Мысли и сердце
Шрифт:
Как все досадно! И горько. Где я ошибся сегодня? Нужно было остановиться. Как убедился, что аневризма, – так стоп. Зашить. До завтра бы продержались с переливаниями крови. Приготовили бы АИК, свежую кровь. Потом оперировать снова. Можно выключить сердце и спокойно ушить дырку в аорте, удалив долю легкого.
Э, брось. Это тоже очень трудно – прооперировать аневризму с машиной. И нужно было еще дожить до завтра. Нет, все-таки шансов было бы гораздо больше. Ошибки. Как мальчишка, делаю ошибки…
Операции бывают разные. Оперируешь тяжелораненого на
Совсем другое дело – вчерашняя операция. Девочка пришла на своих ногах и прожила бы еще года три-четыре. А теперь она лежит дома на столе, в переднем углу.
Выпьем.
Так отчего же умирают больные?
Все сделано правильно, а человек умирает. Не рассчитали. Во-первых, может быть, не сумели рассчитать. Врач оказался неумен. Во-вторых, потому что самого расчета нет. Наука плоха.
Сделано неправильно: где-то не так разрезал или было очень трудно из-за характера самой болезни – ткани сильно изменены. Хороший мастер сделал бы, а похуже – не сумел. Смерть. Для десяти сделаешь, а на одиннадцатом промахнешься. И опять смерть. Хирург – это не только врач. Это мастер. Как ювелир или слесарь-инструментальщик. Бывают мастера хорошие и плохие. Плохие пусть лучше не берутся.
Чтобы уметь рассчитать, нужно быть умным и знать свою науку. Нужно учиться и учиться.
И все равно этого мало. Мой знакомый математик вообще не признает медицину наукой. Нет расчета – нет науки. Говорит, что нужны вычислительные машины. Может быть. Не знаю. Еще не вник. Но мозг человека явно не совершенен, если часто путает и забывает.
Чтобы хорошо оперировать, нужны не только рукодельные способности, но и опыт. Нужно много оперировать. И еще нужен характер. Как все здорово раскладывается по полочкам!
Значит, куда ни денься, а смерти будут? Нельзя ждать, пока медицина сделается точной. Пройдут десятилетия, много больных перемрет, не дождется. Человек не может не ошибаться при расчетах в любом деле. Но за наши ошибки платят жизнями. Чтобы научиться мастерить, нужна практика. Испорченные вещи. Наши вещи – люди.
Ужасно. И нельзя изменить.
Так что расстраиваться не надо. Все правильно. Нужны только честные намерения. И чтобы деньги не брать. Тогда приди с работы, выпей и ложись спать. Для профессии хирурга слабонервные люди не го дятся.
Леночка пришла ко мне проститься перед сном. После ванны она такая чистенькая, ясная. Вся светится весельем и задором.
– Спокойной ночи, папочка. Ты пьешь коньячок? Проводи меня до кровати!
– Спокойной ночи, моя милая. Иди одна, я полежу – устал.
Она поцеловала меня и убежала, путаясь в длинной рубашонке и что-то щебеча.
Наверное, я не гожусь в хирурги. К черту такую профессию, от которой умирают!
Говорят, что есть законные проценты смертности после операций. Мировая статистика неудач и ошибок. У нас? Приблизительно на уровне. Иногда – хуже, иногда –
Серьезные такие глаза были у той девочки.
А Майя была веселая, жизнерадостная.
Были. Была.
Выпьем еще рюмку.
Чертовски горькая штука. Нет, не сопьюсь.
Не все же умирают. Разве те ребята в палате не хороши? Каждый понедельник много их приходит на проверку. Выросшие, веселые, красивые. Смотришь на них – и тают в груди озлобление и горечь. И опять берешься…
Тридцать лет я занимаюсь хирургией. Очень давно. Пришел такой сияющий юнец. Мечты: пересадка органов, омоложение. Нож – вершина медицины. Терапевты – низшая раса. «Вот я – сделаю!» Смотрю теперь на того себя издали – немного грусти, немного презрения. Сожаление? Пожалуй, нет. В общем прожил неплохо. Никаких особенных внешних эффектов не было, все тихо, обычно, скромно. Аспирант, ассистент, доцент, профессор. Почти как все врачи, о которых пишут в романах и пьесах: ограниченные, немножко смешные педанты.
Ну нет! «Я видел небо!» Хирургия дала мне такие страсти, которых не может дать ничто другое. Я – творец. Я – исполнитель. Совесть – вот мой главный судья. А кто может наложить большую ответственность?..
Ах, это все слова! Красивые слова. А был только тяжкий труд.
Сегодня я лежу раздавленный, и мечты кажутся столь же далекими, как и вначале.
Но ты не прав. Это горе и усталость. Многое двинулось…
Помнишь, в тридцатых годах резекция желудка (иссечение части желудка при язвенной болезни или раке), удаление почки казались нам, аспирантам, вершиной хирургии. Наши светила лишь очень робко пытались сделать что-либо в грудной полости, и почти всегда – неудачно. Потом надолго бросали. А теперь у меня ординаторы оперируют митральные пороки (пороки двухстворчатого клапана, отделяющего левое предсердие от левого желудочка) сердца, и больные не умирают.
Да, конечно, это дорого стоило людям. И хирургам. Но теперь есть отдача. Идет прибыль.
Как мы тогда мало знали, мало умели… Но незаметно шел прогресс. Вот переливание крови, вот местная анестезия, разные мелочи ухода и диагностики. Смотришь – умирает все меньше и меньше. Уже думаешь – достиг! Начинаешь оперировать больных потяжелее, и тут тебя – раз! раз! Лежишь потом мордой в грязи. «И зачем я взялся? Почему не остановился тут?» А потом отойдешь – и снова что-то ищешь, копаешь. И так многие хирурги, во всем мире.
После войны перебрались в грудную полость – легкие, пищевод. Я уже был профессором. Правда, это не главное. Хирургия всех равняет – простого врача и академика: покажи, что ты можешь сделать? А степени – это дело второе.
Неправда, так думают врачи, а профессора и академики все равно себя считают выше. Они – посвященные. Многие уже забыли дрожь и лепет на защите своей жалкой диссертации и искренне считают, что «внесли вклад».
Кто это «многие»? А ты? Что, твои «Варианты диафрагмального нерва в связи…» – вклад?