Н.Бараташвили – Мерани
Шрифт:
Затем было предпринято еще несколько попыток перевода «Мерани» на русский язык, но лучше Тхоржевского это сделать никому не удавалось, пока в начале тридцатых годов его не перевел Пастернак. Это подлинно поэтическое переложение грузинского стихотворения на русский язык, и, хотя Пастернак тоже ушел от его внешней формы (для него и шестистопник оказался великоват, он перевел стихотворение пятистопным ямбом, который в строфе с опоясывающей рифмой оказался пригодным и для передачи ритма скачки), дух стихотворения, его напряженность, противоборство обреченного поэта с судьбой Пастернаком переданы прекрасно:
Стрелой несется конь мечты моей, Вдогонку ворон каркает угрюмо. Вперед, мой конь! Мою печаль и думу Дыханьем ветра встречного обвей! Вперед, вперед, не ведая преград, Сквозь вихрь, и град, и снег, и непогоду! Ты должен сохранить мне дни и годы. Вперед, вперед, куда глаза глядят! Пусть оторвусь я от семейных уз. Мне все равно. Где ночь в пути нагрянет, Ночная даль моим ночлегом станет. Я к звездам неба в подданство впишусь. Я вверюсь скачке бешеной твоей И исповедаюсь морскому шуму. Вперед, мой конь! Мою печаль и думу Дыханьем ветра встречного обвей!..Пастернак, конечно же, разобрался в смысле стихотворения и, больше того, в первой же строке определил суть главного образа: конь мечты моей. Это – метафора, поэтическое определение образа Мерани, и слово мечта здесь использовано в одном из его основных (по Далю) значений – игра воображения, воображение того, чего нет в настоящем.
Итак, Мерани – не только воображаемый конь, но и конь поэтического воображения. Это сразу делает понятными все «тайные» и «загадочные» места стихотворения. То, что, на первый взгляд, имеет значение метафорическое (летит без дорог и тропинок, бегу нет предела), на самом деле у Бараташвили конкретно, ибо для воображения действительно не существует ни дорог, ни тропинок, ни предела; метафорическими же являются как раз черный ворон и ветер, казавшиеся совершенно конкретными, или вперед, означающее в будущее. Точно так же «метафорические» рассеки ветер, прорви воды, пронесись над скалами и кручами и сократи мне, нетерпеливому, странствия дни для поэтического воображения – вполне конкретные требования; правда, глагол сократи без пояснительного синонима (например, сожми) в переводе грузинского шемимокле давать не следовало: ведь у Бараташвили речь идет о том, что воображение должно показать сразу все будущие скитания, вплоть до смерти (странствия дни – тоже не лучший вариант для перевода шави корани; здесь лучше было бы дни, которые предстоит пройти), и следующая же строфа начинается с их изображения.
При взгляде на стихотворение в целом с этой точки зрения очевидно, что оно написано о собственной судьбе, с сознанием истинной значимости своего творчества: если скакуна поэтического воображения Бараташвили зовут Мерани, то имени выше этого грузинскому поэту подобрать было бы трудно, если не невозможно!
В стихотворении несколько планов. Основной относится к судьбе и творчеству поэта, как бы оказавшегося на месте Илико: он призывает свое поэтическое воображение свести воедино, в одну картину предстоящие дни странствий и бедствий на чужбине, не опасаясь того, что судьба его черна, а затем и рисует эту картину, предсказывая, что он больше не увидит любимую, родных и близких, сверстников и друзей и что даже похоронен будет не на родине. (Все сбылось.)
Пока его поэтическое воображение может унести его в беспредельность и показать ему даже будущее, поэт не боится судьбы и будет бороться с ней; творчество поэта и есть тот непроходимый (неудачное слово в подстрочном переводе – грузинскому ували здесь лучше соответствовало бы никем не пройденный) путь, тот след, который протопчет Мерани, облегчив путь будущему поэту-собрату (И после меня собрату моему облегчится трудность пути, и скакун бесстрашно пронесет его перед черной судьбой!), который, в свою очередь, проскачет, надо думать, своим путем и на своем скакуне, но вдохновленный примером Бараташвили. (И это сбылось.)
В стихотворении
Целиком стихотворение прочитывается только в этих двух планах, в остальных допуская лишь ассоциации в отдельных местах; ассоциаций, как это обычно и бывает с истинным стихами, «Мерани» вызывает множество, и здесь возможностям читателя действительно «нет предела».
Теперь, когда определена центральная метафора, выявлен стержневой образ стихотворения, когда стало ясно, о чем в стихотворении идет речь, можно прояснить и остальные темные места подстрочника. Подстрочный перевод первых двух строк четвертой строфы – стон сердца, остаток любви, – отдать волнению моря и твоему прекрасному, самозабвенному, безумному стремлению (порыву) – требует корректировки. Во-первых, остаток любви – неудачный перевод грузинского трпобис нашти, которому в этом контексте больше соответствует след, итог любви – особенно последнее значение. Во-вторых, для стремления (порыва) воображения грузинскому гажурса больше соответствует значение безудержный, а не безумный. (В любом случае это значение следовало привести хотя бы в скобках.)
Следует напомнить также, что слова черный ворон выроет мне могилу не следует понимать буквально; ворон у Бараташвили и здесь метафорический и может существовать только в ряду: выроет могилу – ворон, засыплет землей – вихрь, отпоет – коршун и т.п. Любая конкретизация, любое добавление русскому переводу этой метафоры противопоказаны, перенося ее в реальный план и тем самым превращая в абсурд, каким является в русском контексте роющий землю ворон.
Теперь у нас есть возможность уточнить подстрочник и для наглядности дальнейших рассуждений представить его читателю в уточненном виде (начиная со второй строфы, первая, не нуждающаяся в уточнениях, уже процитирована в начале статьи):
Рассеки ветер, прорви воды, пронесись над скалами и кручами, Несись вперед, мчись и сожми (сократи) мне, нетерпеливому, дни, которые предстоит пройти (странствий дни)! Не укрывайся, мой летящий, ни от зноя, ни от непогоды (ненастья), Не щади (не жалей) за усталость твоего самоотверженного всадника! Пусть отчизну свою я покину, лишу себя равных (сверстников) и друзей, Пусть не увижу более родных и мою любимую, сладкоречивую, – Где ночь настигнет меня, пусть там и рассветет; пусть будет там моя земля родная, Лишь звездам, спутникам моим, поведаю я тайну моего сердца! Стон сердца, итог (след, остаток, осадок) любви, – отдать волнению моря И твоему прекрасному, самозабвенному, безудержному (безумному) стремлению (порыву)! Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела, И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся! Пусть не буду похоронен в отчизне моей, среди могил моих предков; Пусть не оплачет меня возлюбленная сердца, пусть не падут на меня слезы скорбящей! Черный ворон выроет мне могилу среди лугов в пустынном (чистом) поле, И вихрь остатки костей моих с ревом и стенаньем осыплет землею. Взамен слез любимой на мертвеца беспризорного падут небесные росы, Взамен плача родных будут причитать коршуны крикливые! Несись вперед, лети, Мерани мой, перенеси меня за пределы (за грань) судьбы, Если до сих пор не покорился ей (судьбе) – и впредь не покорится ей всадник твой! Пусть отвергнутый ею (судьбою), умру одиноким (бездомным). Не устрашит меня, врага заклятого ее, разящая сталь! Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела, И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся! Ведь не бесплодно же пройдет (не будет тщетно) это стремление души обреченного, И путь до сих пор никем не пройденный (непроторенный), протоптанный тобою, Мерани мой, все же останется, И после меня собрату моему облегчится трудность пути, И скакун бесстрашно пронесет его перед черной судьбою! Мчится, летит без дорог и тропинок мой Мерани, Вслед мне каркает злоокий, черный ворон. Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела, И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся!