На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
– Помрет, что делать без него буду?
Она обвела глазами дом – рубленые стены, обшитый тесом, словно полированный от частых уборок, потолок, небольшие, в аккуратных занавесках, окна.
– Это Лёша сам всё сделал? – спросила Соника, дожевывая пятый пряник. – Всё-всё сам?
– А к то ж ещё – сам, конечно, – не без гордости ответила Дуся.
– И зеркало это, раму, тоже сам делал. К свадьбе ещё. Такой порядок – жених должен был срубить топором раму для зеркала. И поднести его невесте.
– А невеста что делала в это время? –
– А невеста сидела на сундуке с приданным и смотрелась в это зеркало. Если вся помещалась в нем, значит, хорошая жизнь обещается.
– Здорово! – засмеялась Соника, представив себе эту картину. – Обязательно топором рубить надо было?
– Топором – а чем же ещё?
Это уже сказал Леша, входя в дом.
– Закрывай, тянет холодом, – прикрикнула на него не сердито, но строго, Дуся.
– Топором и без единого железного гвоздя, – охотно дал разъяснение Леша.
– Как это? – переспросила Соника. – Как это – без гвоздей можно строить?
– Дом – очень просто. Просто бревна так рубят на концах, что они друг друга держат лучше всяких гвоздей. А мелкие вещи скрепляли деревянными гвоздиками – даже сени можно было так построить. Доски деревянный гвоздь крепко держит. Лучше железного. Ладно, пойду, не буду вам мешать ваши разговоры вести.
Леша ушел в спальню, а Дуся всё продолжала хлопотать, выставляя на стол всё, что было в её холодильнике.
– Так, говоришь, это была Жека с мужем? На мотоцикле?
– Да, похоже, это были они. Несколько неожиданно, правда?
– Кто знает? – неопределенно пожала плечами Дуся. – Тебе рассказывали, как умерла старая просвирня?
– Нет.
– Умерла она не от сердца, как сказали. Все лекарства, как стояли, так и остались стоять на столе. И перед тем, как умереть, обошла всё село и с каждым простилась.
– Мне она нравилась, – сказала Наталья Васильевна. – Добрая, сердечная женщина. За что её удалили из церкви?
– Кто знает? Говорили всякое.
– Думаю, это была клевета.
– Она по всему селу рассказывала, что сама видела, как ты батюш – ке деньги давала на храм. И шитье тоже привезла. А они говорили, что это «какая-то женщина», а не ты вовсе. Из-за этого у неё с Раей ругань и вышла. Я сама слышала. Она говорит Рае: «А чего кости честному человеку перемывать? То и ладно, что высоко взлетела». Как дело до прибыли коснется, так всякий человек сам не свой делается… После тебя люди стали на церковь деньги давать, Шишок дал лес бесплатно, чтоб и здесь главным быть. И сельсоветовским тоже леса дал.
– Но лес ведь не его! – удивилась Наталья Васильевна. – Ему принадлежит, насколько я понимаю, только лесокомбинат.
– Да ведь люди-то его в лесу работают! Как не его лес? Получается, что его.
– Да это же глупость какая-то! – удивилась Наталья Васильевна. А что про мои деньги громко не говорят, так это и к лучшему. И вообще, совершенно неважно, что говорят по этому поводу.
– Кому неважно,
– А что ты думаешь насчет Жеки? – спросила она у Дуси. – Гово – рить об этом матушке? Ведь она в хоре поет, как это может быть?
– И не вздумай – молчи молчком про то, что видела. Жека – двоюродная сестра матушки. Поняла?
Дуся смотрела на неё строго и даже как-то зло.
– Вот это номер!
– Так что молчи-помалкивай, чтобы хуже не вышло.
– Не знаю, мне казалось, матушка – святая душа, сам ангел во плоти. А как она поёт! Какой голос!
– И всё равно – молчи! Кто знает, что у них, мордышей, на уме? Это народ очень хитрый. И домами с Жекой не меняйся. Ты ей квартиру свою московску. Отпишешь, а она тебе – шишь.
– Ты и об этом знаешь?
– Так всё село уже знает, что она к тебе на кривой кобыле подъезжала. Дом-то лесокомбинату принадлежит, а не ей! А она там квартирует после пожара в еёном доме. Сделают они фальшивые документы, а потом выгонят из дома вовсе, а то и в речку скинут, дом-то у неё на берегу стоит и рядом – никого. У неё там места глубокие.
– Да, теперь тут их власть, вредоносные твари и поганцы земли! – снова подал голос молчаливый Леша, допивая вторую рюмку своего великолепного зелья. – Раньше сунуться сюда боялись, в наше село. А теперь тут командуют все, кому не лень, только так… А где дело до прибыли коснется, то, прямо тебе говорю, любой вперегонки побежит, чтобы ближнему напакостить. Вот такая у нас жизнь настала. Народ весь испоганился в корень.
– Народ как был, такой и остался, – возразила Дуся. – А что жизня такая вредоносная началась, так это есть. Куда от неё денешься?
– А что ж ваша администрация? Они же русские?
– Администрации всё равно, кто тут живет. Они народ за людей не считали никогда. У них свой расчет. От кого больше денег идет, тому они и служат.
– Спи уж, – остановила его Дуся, прикрывая дверь из кухни. – Постелю вам в зале. Спать хотите небось? – спросила Дуся, глядя на зевнувшую Сонику.
– Прости, хозяюшка, но мы пойдем к себе домой, – сказала Наталья Васильевна. – Уже светло, никто не полезет.
– Как знаете, но, если что, сразу приходите и стучите в окно, – сказала она. – Пойду, провожу вас до мостика хотя бы.
– Если что? Надеюсь, всё обойдется. Да и в Москву уже нам пора.
Утро занималось серое и туманное – был уже конец августа.
Они пошли лугом, перешли по доске, с которой обычно полоскали бельё, на другой берег. В конце сада, ближе к ручью, был обрыв, а за обрывом – луг и простор. Крутой, в основном из шлака, бок обрыва, весь словно покрытый ржавчиной, лишь кое-где разреженной скудной залетной порослью неприхотливой жесткой травы, был обращен к их дому. А другая сторона, совсем пологая, мягко спускалась к ручью у самого его устья, где ручей сливался с рекой Берендей, была сплошь покрыта мягкой густой зеленью.