На берегах тумана

Чешко Федор Федорович

Предостерегающе вскрикнула Ларда, но Леф и без ее крика успел уловить мгновение, когда кудлатые твари отважились наконец напасть. Уловить-то уловил, а вот сделать ничего не успел. Невесть кем брошенное копье впилось в разинутую пасть одного из псов; вывернувшийся из-за Лефовой спины приземистый мужик лихим взмахом голубого клинка снес голову другой твари — даже ошейник зверюгу не выручил... Оставшиеся в живых псы кинулись наутек, а приземистый мужик обернулся и оказался Хоном.

— Не торчи шестом! — выкрикнул он. — Помоги Торку с дочкой управиться и бежим отсюда! Ну, кому сказано?!

Нет, все-таки древние мастера наверняка знали какие-то тайны, неведомые обычным людям. Леф никак не соглашался поверить, что можно было собрать в дальнее ущелье кучу народу (примерно столько, сколько живет во всех обитаемых Долинах,

да еще и черноземельцев наприхватывать); собрать и заставить тесать камень, складывать непомерные стены... А кто и, главное, чем кормил этих работников? Кто ухаживал за их огородами, кто делал другую работу, от которой оторвали столько рук? Но главное даже не в этом. Какая ведовская сила удерживает вверху каменные глыбы, из которых сделаны здешние кровли? Леф уже видел такое в Гнезде Отважных, где обучался витязному искусству, но тогда парню было не до раздумий о древнем мастерстве. И там имелась только одна кровля, а тут их много; если подниматься от подножия строения, то каждая из них оказывается полом, а если спускаться от вершины, то каждый пол ниже оказывается кровлей. И ни одна из этих кровель не думает осыпаться, даже если кто-либо ходит по полу, который у нее с другой стороны... даже если там ходит двое или трое людей... Хотя уж какие там люди, что значит человечья тяжесть по сравнению с тяжестью держащихся ни на чем грубо обтесанных огромных камней? Нет, здесь точно не без ведовства. Тем более что Гуфа не стала ничего объяснять, только отмахнулась и буркнула: «Отстань, нынче не до ерунды». Оно и понятно: умельцы всегда дрожат над тайнами своего мастерства. Хотя нет, это плохая мысль, которую ни в коем случае нельзя отпускать с языка. Гуфа нынче совсем не та, какой была до Лефового ухода во Мглу, и о ведовстве с ней лучше не заговаривать.

Да и не только Гуфа — весь Мир изменился, покуда Леф пропадал в Бездонной.

В то утро, когда Хон с Торком негаданно пришли на выручку Ларде и Лефу, все четверо едва успели спастись.

Наверное, до самой Вечной Дороги не забудется парню тогдашний сумасшедший бег по ущелью. Они с Торком очень старались беречь сломанную Лардину ногу, но от этих стараний делалось только хуже. Девушка грызла губы, зажимала ладонями рот, однако выдержать такую боль было бы не под силу и тертому мужику. Леф изводился, слушая ее плач, и Торк наверняка изводился тоже, а Хон чуть ли не пинками гнал их вперед, и вокруг уже выли маленькие копья с железными остриями.

Поначалу Леф решил, что отец хочет либо отсидеться во Мгле, либо добраться до Последней Межи и спастись на другом краю Мира. А еще парень вообразил, будто послушники перехитрили сами себя, забравшись на откосы. Зачем? Если серые настолько боялись вражьих клинков, так и сидели бы на заимке — уж чего безопаснее! А коли решились драться, то надо было просто-напросто подойти как можно ближе и метать свои копья в упор. Теперь же время растранжирено на лазанье, добыча успела изрядно отбежать, и расстояние слишком велико — даже имея этакое чудодейственное оружие, можно надеяться лишь на случайное попадание. И гнаться поверху нет никакого проку: бежать по дну ущелья даже с Лардой на закорках куда удобнее, чем скакать по крутизне, еще и тратя время на в общем-то бесполезное метание копий. К тому же из послушников бегуны, как из опилок каша. Либо серые вновь оплошали, как с ними уже не раз случалось, либо на вершине жилища Истовых притаились метатели, послушники загоняют беглецов на верную гибель. Но как же отец, как же Торк — неужели они не понимают этого?

Издерганный неожиданностями и страхом за Ларду, парень даже не додумался удивиться: а откуда могли появиться здесь Торк и отец?

Торк и Хон появились из жилища Истовых. То есть это оно раньше так называлось: теперь же в нем обитали совсем другие люди. Даже Ларда забыла про боль, когда оказалось, что ее родитель хочет искать убежища в сотворенном древними людьми рукотворном утесе.

Задыхаясь и хрипя, Леф вслед за Торком обогнул подножие огромного строения. В нескольких шагах тяжко колыхался угрюмый Туман Бездонной, еще дальше клубилось серое марево Последней Межи, но охотник и подоспевший Хон даже не глядели туда. Торк, прикрикнув на Лефа, чтоб не мешкал и помогал, осторожно опустил постанывающую Ларду в траву, а столяр задрал голову и крикнул:

— Спускайтесь! Да скорей же, скорей!

Вот тут-то и выяснилось, что серые вели себя гораздо умнее, чем казалось вначале.

Хорошо еще, что подниматься пришлось не на самую вершину постройки. На изрядной высоте

каменная кладка выпячивалась квадратным уступом, похожим на презрительно оттопыренную губу, а ниже виднелся черный проем. Из этого проема выдвинулись вдруг два тесаных бревна, а мигом позже свалился огромный лубяной короб, привязанный то ли к ним, то ли к уступу несколькими плетеными канатами. Короб с треском ударился о землю в нескольких шагах от прянувшего в сторону Хона, и тот нехорошо помянул торопыг, которые едва не сломали вещь, да еще чуть людей не поубивали. Вот так — то кричит: «Скорее!», то ругает за торопливость.

Леф не успел толком рассмотреть короб, сильно смахивавший не то на огромную младенческую люльку, не то на возок без колес. Да что там «толком» — никак не успел. Потому что надо было затаскивать в лубяное укрытие Ларду, впрыгивать самому, а потом вместе с Торком и Хоном налегать на рукояти рассохшегося визгливого ворота. Ворот натужно скрипел, канаты виток за витком ложились на истертую до блеска колоду, но ничего не менялось. Парень уже решил, что подъемное устройство все-таки сломано, как вдруг рукоять рванулась из пальцев, а каменная кладка стронулась и неторопливо потекла вниз. Короб раскачивался, с жутким треском ударялся о стену; застланное соломой днище то и дело уходило из-под ног — от этого в животе будто ледяной ком перекатывался. Леф мгновенно взмок и запыхался, Хон и Торк тоже взмокли и тоже запыхались, но до нависающих над головой бревен было еще далеко, когда лубяная стенка хрустнула под ударом послушнического копья.

Хон рявкнул, чтобы Леф немедленно пригнулся и стал на колени. Стенки короба изнутри были укреплены чешуей каменного стервятника и могли надежно укрыть от копий и прочей дряни. Но управляться с воротом, стоя на коленях, оказалось ужасно трудно. Подъем совсем замедлился.

Хон ругался, ворчал, что нужно было убегать в ту же подземную нору, из которой они выбрались помогать детям; а теперь вот болтайся, как кисточка на хвосте, и жди, пока серые перешибут своими копьями канат или угодят в щель между чешуями. Торк пытался возражать: кто-нибудь из послушников наверняка успел бы заметить вход, а это куда хуже, чем даже если они четверо сейчас погибнут. Но столяр только раздраженно фыркал. Дескать, серые все равно рано или поздно вынюхают вход псами — та пакость, которой Гуфа велит мазать ноги и землю, вряд ли убережет от этой беды; а если сейчас они погибнут, то остальные погибнут тоже; а нору легче легкого было бы завалить за собой так, что серым бы век сквозь завал не продолбиться; и вообще, хватит тебе, Торк, болтать, лучше б ты так на рукоять налегал, как языком машешь.

— Столько лет с Рахой в одной хижине жить — это даром сойти не может, — пропыхтел Торк вроде бы совершенно не к месту, но Хон почему-то надулся и смолк.

Правда, молчанка эта надолго не затянулась. Короб вдруг дернулся, замотался из стороны в сторону, тарахтя бортом о камень.

Леф облился холодным потом. Он вообразил, что это послушнические копья надорвали-таки канат, и до Вечной Дороги ему и прочим остался лишь коротенький миг падения. Но нет, короб вовсе не собирался падать. Наоборот, подъем явно ускорился, хоть рывки да раскачивания становились все сильней и сильней. Так почему же кажутся такими испуганными Торк и отец?

— Верхний ворот, — процедил столяр, грызя губы. — Нурд, больше некому. Вот сейчас либо сорвется, либо проколят его... Бабы-то, бабы куда глядели, почему допустили такое?!

А Торк хрипел, задыхаясь:

— Налегай, налегай!

Они добрались живыми. Короб протиснулся между торчащими бревнами; из дыры в стене кто-то вышвырнул конец еще одного каната — Хон поймал его, зацепил за ворот, и они принялись вертеть рукояти в обратную сторону, втягивая лубяную люльку в строение.

Внутри было гулко и холодно. Тесный щелеподобный проход тонул в черноте, и была эта чернота сырой и прочной, как окружающий ее камень. Потому-то, наверное, и казалось таким безнадежным трепыхание огонька длинной кривоватой лучины, которую держала Гуфа. Старая ведунья бессильно привалилась к стене и дышала так тяжко и хрипло, словно бы это она только что сражалась с рвущимися из ладоней рукоятями ворота. Хотя, конечно... Что мужикам затаскивать в немалую высь самих себя да еще и с придачей, что немощной старухе метнуть им толстенный канат — по силе и усталость выходит. Правда, никогда прежде Лефу бы и в голову не пришло вот этак подумать про Гуфу: «немощная». И Хон в прежние времена никогда бы не осмелился нападать на ведунью с упреками. А сейчас он, не успев даже перелезть через борт, крикнул со злой слезой в голосе: