На берегах Южного Буга. Подвиг винницкого подполья
Шрифт:
Так у них завязался достаточно прямой и откровенный разговор, в котором, вопреки ожиданию, охотно принял участие и Игорь. Условились, что Ляля и впредь будет заниматься немецкими печатями; ей тут же вручили новые образцы. Игорь зашел на минуту в ближайший подъезд и там, очевидно, взглянул мельком на Лялину работу; вернувшись, он сказал, что для первого раза неплохо, и обещал достать лупу: с ней дело пойдет лучше. Теперь Ляля узнала, зачем нужны все эти печати: с их помощью будут изготовляться документы, делаться отметки на паспортах, освобождающие советских людей от угона в Германию.
Прощаясь, Ваня Бутенко спросил, знает ли она, как «в случае чего» нужно себя вести. Ляля только хмыкнула в ответ: ее, видите ли, будут учить
– Ладно, ладно, – заулыбался Ваня, – это я так, для порядка. Ну, договаривайтесь, как найдете друг друга, – обратился он к Игорю, – а я пойду.
И исчез так же мгновенно, как и появился.
– Что, понравился? – спросил Игорь, заметив Лялин восторженный взгляд.
– И все у вас такие?
– Все такие.
– Но меня, конечно, ни с кем больше не познакомишь?
– Совершенно верно, – невозмутимо отвечал Игорь. – Вообще же встречаться будешь только со мной, причем каждый раз на новом месте… Ну, а что касается старика Кулягина, он будет знать тебя одну. Следующий раз получишь задание и для него. Как видишь, этот вопрос мы тоже решили.
– Кто это «мы»? Ты и Ваня?
– Нет, – коротко ответил Игорь, давая ей понять, что дальнейшие расспросы неуместны, и тут же заторопился куда-то.
Они условились о времени и месте следующей встречи, но на другой же день Игорь, вопреки договоренности, сам пришел к Ляле. Он не застал ее дома, подождал, побеседовал с Наталией Степановной, но о цели своего визита так ни слова и не сказал и на вопрос, что же передать Ляле, ответил ничего не значащим: «Передайте, пожалуйста, что я заходил». Ляля, впрочем, усмотрела в этих словах какое-то скрытое значение и тут же, не раздеваясь, умчалась к Игорю.
Теперь уж ей пришлось его дожидаться. Мать Игоря, Вера Ильинична, встретила Лялю как старую знакомую: оказывается, она много слышала о ней от сына. У них сразу же завязался живой разговор, легко переходивший с одной темы на другую: вспоминали хорошее прежнее время, говорили о страшной дороговизне, о том, как трудно стало с продуктами; обсуждали Лялины дела – как же ей все-таки устроиться на работу. И о чем бы ни шла речь, – Ляля это сразу приметила, – Вера Ильинична неизменно и, очевидно, непроизвольно говорила о сыне: а вот что сделал, или сказал, или подумал по этому поводу ее Гога. Сначала это показалось Ляле обычным выражением материнской любви, материнского, в чем-то слепого, восхищения сыном, но чем дальше, тем явственней раскрывалась в словах, даже в интонациях Веры Ильиничны какая-то другая черта, которая, очевидно, более всего и определяла ее отношение к Игорю. Это был безоговорочный авторитет сына в глазах матери, это было ее огромное уважение ко всем его мыслям и поступкам.
Ляля узнала, что с малых лет Игорь рос без отца, что уже подростком он понял свою обязанность помогать матери, быть для нее другом и опорой, а не обузой, и между ними установились отношения настоящего товарищества взрослых, хорошо понимающих друг друга людей. Как точно соответствовало все это тому представлению об Игоре, какое сложилось у Ляли еще со школьных времен! Не тут ли таилась разгадка его самостоятельности, замкнутости и упорства?
Ни разу за все время разговора они не коснулись теперешней жизни Игоря. Скорее всего, сама Вера Ильинична больше догадывалась, нежели знала о ней. Она проговорилась только, что в свое время, перед оккупацией, они с сыном должны были эвакуироваться, но в последний момент Игорь почему-то решил остаться. Ну что ж, ему виднее; в конце концов он прав: и здесь люди нужны!.. Эта деталь необычайно заинтриговала Лялю, и она едва удержалась от расспросов. Вот оно что!.. Значит, Игорь здесь не случайно, значит, ему кем-то что-то поручено!.. Кем? Что? Неужели она так и не узнает этого?!
Выяснилось также, что и на работу Вера Ильинична устроилась по настоянию Игоря. Она служила теперь кассиром на продуктовой базе, снабжавшей продовольствием немецкие
Мелькнул и такой интересный штрих: оказывается, Игорь зачем-то дважды ездил в Жмеринку. Вера Ильинична сказала об этом тоже мимоходом: «Когда Гога второй раз вернулся из Жмеринки…» Второй раз! Зачем? Что он там делал и кто его туда направлял?..
Был уже поздний вечер, когда вернулся Игорь. Он, казалось, нисколько не удивился, увидев Лялю.
– Вот хорошо, что ты пришла. Есть срочное дело.
При этих словах Вера Ильинична тотчас вышла в другую комнату, оставив их одних.
Игорь долго копался под старым комодом, стоявшим в углу комнаты, и, наконец, извлек оттуда пачку бумаги с отпечатанным на машинке текстом. «Листовки», – сразу поняла Ляля. Через минуту она уже читала:
«Немецкие фашисты считают свою армию непобедимой, уверяя, что в войне один на один она, безусловно, разобьет Красную Армию. Сейчас Красная Армия и немецко-фашистская армия ведут войну один на один. Более того: немецко-фашистская армия имеет прямую поддержку на фронте войсками со стороны Италии, Румынии, Финляндии. Красная Армия не имеет пока подобной поддержки. И что же: хваленая немецкая армия терпит поражение, а Красная Армия имеет серьезные успехи. Под могучими ударами Красной Армии немецкие войска, откатываясь на запад, несут огромные потери в людях и технике. Они цепляются за каждый рубеж, стараясь отдалить день своего разгрома. Но напрасны усилия врага… Недалек тот день, когда Красная Армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и села Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии, Эстонии и Карелии, освободит советский Крым, и на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена…»
– Будем расклеивать? – спросила Ляля.
Игорь молча кивнул.
– Я обещал передать задание для твоего Фомича, – сказал он. – Так вот, можешь дать ему часть листовок. Ты будешь расклеивать в своем районе, он – в своем.
– Хорошо, – согласилась Ляля. – Только, по правде сказать, этого и для меня одной маловато. На один зуб.
Игорь развел руками.
– Чем богаты, тем и рады. Вот скоро, возможно, типографию наладим, тогда дело пойдет по-другому… Ты когда собираешься клеить? В какое время?
– Ночью, конечно.
– Не советую. Лучше утром пораньше. Так спокойнее… Смотри! – с грустной укоризной покачал головой Игорь. Он явно сомневался в Лялиной осторожности…
…Было часов шесть утра, за окнами таяли предрассветные сумерки, когда Ляля, бесшумно собравшись, на цыпочках пройдя мимо спящей матери, выбежала на улицу. Холод пронизал ее, и, чтобы справиться с дрожью, Ляля заставила себя идти спокойно, дышать глубоко и ровно, освободив плечи от напряжения. Она прошла по улице до ближайшего перекрестка, свернула направо в переулок, потом отправилась назад, к своему дому. Кругом не было ни души. Город спал или, может быть, только начинал пробуждаться. Все было продумано заранее: в руке – кожаная плетеная сумка для провизии, в сумке, на самом дне, – листовки и жестяная банка с клеем. Одним движением руки, прямо в сумке, накладывается клей, другим – листовка пришлепывается к стене. Она попробовала проделать это и осталась недовольна собой: слишком долго возилась в сумке с клеем, кисточкой и листовкой, да и наклеила плохо: вон как морщится бумага.
Теперь нужно поскорее уйти на новое место. Главное тут – быстрота. Чем быстрей, тем вернее!.. Ну-ка, как во второй раз? Пальцы нащупали бумагу, расправили, сейчас кисточкой – раз, два, три и четыре. Теперь – ближе к фасаду, к самой стенке, чтобы издали не было заметно. И вот сюда, на ворота, здесь лучше будет держаться!.. А теперь вперед, не задерживаясь…
С третьей листовкой вышло совсем хорошо, четвертая неважно приклеилась, но зато быстро. Хватит! Что за привилегия этой улице: целых четыре листовки! Надо идти дальше.