На дороге
Шрифт:
— Хоп! хоп! — вещал Дин, с силой оттягивая вниз майку, почесывая живот и подпрыгивая. — Да, значит, так… вот мы все собрались, у каждого из нас позади годы, и все же вы видите, что в общем-то никто из нас не изменился, это просто поразительно — такая жизне… жизне… стойкость… между прочим, чтобы это доказать, я принес колоду карт, на которых могу безошибочно гадать всеми способами.
Это была та самая непристойная колода. Дороти Джонсон и Рой Джонсон напряженно застыли в углу. Печальная вышла вечеринка. Потом Дин неожиданно умолк, сел на кухонный стул между мной и Стэном и, не обращая больше ни на кого внимания, уставился прямо перед собой с неизбывным собачьим изумлением, смешанным с восторгом. Он попросту исчез на минуту, чтобы вновь собраться с силами. Стоило к нему прикоснуться,
— Ах, только посмотрите, какие замечательные люди сидят рядом со мной! Разве это не прекрасно! Ну не иначе, Сал, я только на днях с Мин потолковал, ну и ну, гм, гм, ах да! — Он встал и, протянув руку, направился через всю комнату приветствовать одного из братьев-водителей. — Как поживаете? Меня зовут Дин Мориарти. Да, я вас прекрасно помню. У вас все в порядке? Превосходно. Взгляните на этот восхитительный торт. Ох, можно мне попробовать? Только мне? Мне, бедолаге? — Сестра Эда разрешила. — Ах, просто замечательно! Все люди так добры! Выставляют на столы торты и прочие лакомства лишь для того, чтобы доставить другим дивные маленькие радости. Гм, гм! Ах да, великолепно, превосходно, хм-хм, ей-богу!
Он встал посреди комнаты и, покачиваясь и благоговейно взирая на всех, принялся есть свой торт. Его изумляло все, что бы он ни увидел. Не желая ничего упускать, он поминутно оглядывался. Гости разбились на группы и разговаривали, а он вставлял:
— Да! Вот именно!
Вдруг он оцепенел; его внимание привлекла картина на стене. Потом подошел поближе, присмотрелся, шагнул назад, нагнулся, подпрыгнул, ему хотелось рассмотреть ее на всех мыслимых уровнях, во всех ракурсах. В сердцах воскликнув: «Черт подери!» — он рванул на себе футболку. Он понятия не имел, какое впечатление производит, впрочем, его это нисколько не волновало. Народ уже начинал поглядывать на Дина с отсветом материнской и отеческой любви в глазах. Он наконец превратился в ангела, а я всегда знал, что это случится. Но, как всякому ангелу, ему, кроме всего прочего, были свойственны и ярость, и неистовство, и в ту ночь, когда все мы ушли с вечеринки и шумной толпой переместились в бар гостиницы «Виндзор», Дин безрассудно, дьявольски, да и ангельски напился.
Как вы помните, «Виндзор», некогда роскошный денверский отель времен «Золотой лихорадки» и во многих отношениях городская достопримечательность — в большом салуне внизу стены до сих пор хранят следы пуль, — служил в свое время Дину родным домом. Он жил здесь с отцом в одном из номеров. И теперь он явился сюда отнюдь не туристом. В этом салуне он пил так, словно обратился в тень своего отца: вино, пиво и виски он хлестал как воду. Он раскраснелся, покрылся потом, он завывал и горланил у стойки. Одолев на полусогнутых танцплощадку, где танцевали со своими девушками западные пропойцы, он попытался сыграть на пианино, а потом принялся заключать в объятия бывших арестантов и перекрикиваться с ними во всеобщем шуме и гаме. Тем временем вся наша компания сидела за двумя громадными сдвинутыми столами. Сидели там Денвер Д. Долл, Дороти и Рой Джонсон, одна девушка из Буффало, Вайоминг, — подруга Дороти, Стэн, Тим Грэй, Бейб, я, Эд Данкел, Том Снарк и кто-то еще — всего тринадцать. Долл веселился на славу: поставив перед собой на стол машинку для очистки орехов от скорлупы, он бросал в нее монетки и лакомился арахисом. Он посоветовал нам всем написать что-нибудь на грошовой почтовой открытке и отправить ее в Нью-Йорк Карло Марксу. И мы написали несусветную чушь. Ночь Лаример-стрит оглашалась звонкой скрипичной музыкой.
— Ну, разве не весело! — орал Долл. В уборной мы с Дином ломились в закрытую дверь, а потом попытались ее взломать, но она оказалась не меньше дюйма толщиной. Я заработал себе трещину в кости на среднем пальце и понял это только на следующий день. Мы были пьяны в дымину. На наших столах стояло одновременно пятьдесят стаканов пива. Надо было лишь носиться вокруг и отхлебывать из каждого.
Потом, поздней ночью, остались только Дин, я, Стэн Шефард, Тим Грэй, Эд Данкел и Томми Снарк — все в одной машине, все еще было впереди. Мы заехали в Мексиканский квартал, мы заехали в Файв-Пойнтс, мы колесили по городу. От восторга Стэн Шефард потерял рассудок. Резким визгливым голосом он то и дело выкрикивал: «Сукин сын! Черти жареные!» — и хлопал себя по коленям. Дин был от него без ума. Он повторял все, что говорил Стэн, отдувался и вытирал пот со лба.
— Эх, и повеселимся же мы, Сал, когда поедем в Мексику с этим пройдохой Стэном! Да!
Это была наша последняя ночь в священном Денвере, и мы сделали ее бурной и незабываемой. Все кончилось вином при свечах в моем подвальчике, и Черити, неслышно ходившей взад-вперед наверху, в ночной рубашке с фонарем. К тому времени к нам присоединился темнокожий малый, назвавшийся Гомесом. Он околачивался в Файв-Пойнтсе и в ус не дул. Когда мы его увидели, Том Снарк крикнул:
— Эй, тебя случаем не Джонни звать?
В ответ Гомес дал задний ход, прошел мимо нас еще разок и произнес:
— Будьте добры, повторите, что вы сказали.
— Я говорю, ты не тот малый, которого зовут Джонни?
Гомес плавной походкой вернулся обратно и сделал еще одну попытку.
— Ну как, теперь похоже? Я ведь изо всех сил стараюсь стать Джонни, вот только не знаю, как это сделать.
— Годится, старина, поехали с нами! — вскричал Дин.
Гомес прыгнул в машину, и мы тронулись. В подвальчике, чтобы не нарушать покоя соседей, мы исступленно перешептывались. В девять часов утра ушли все, кроме Дина и Шефарда, которые все еще чесали языками, как маньяки. Люди встали приготовить завтрак и услыхали доносящиеся из подземелья незнакомые голоса: «Да! Да!». Состряпала обильный завтрак и Бейб. Подходило время сматываться в Мексику.
Дин съездил на ближайшую станцию обслуживания, где машину привели в божеский вид. Это был «Форд-седан 37», правая дверца которого соскочила с петель и была примотана к раме. Сломано было и правое переднее сиденье, и сидеть на нем приходилось откинувшись назад, лицом к ветхой крыше.
— Ну чем не Мин и Билл! — сказал Дин. — Будем хрипеть и дергаться до самой Мексики. Не один денек придется туда добираться.
Я изучил карту: в общей сложности больше тысячи миль, главным образом по Техасу, до границы в Ларедо, а потом еще семьсот шестьдесят семь миль через всю Мексику до огромного города близ потрескавшихся вершин Истмуса и Охакана. О подобном путешествии я не мог и мечтать, оно обещало стать самым потрясающим из всех. Это вам не восток-запад, это манящий юг. Перед нашими глазами встала картина всего Западного полушария с его скалистыми ребрами, уходящими к самому Тьерра-дель-Фуэго, и мы вообразили себе, как стремглав спускаемся по земной кривизне в другие тропики и другие миры.
— Старина, так мы наконец доберемся до этого! — В голосе Дина прозвучала неколебимая вера. Он похлопал меня по плечу. — Вот увидишь! Ого-го! Эх-ма!
Я отправился вместе с Шефардом к нему домой разделаться с последней из его денверских обязанностей. Его несчастный дед стоял в дверях дома и твердил:
— Стэн… Стэн… Стэн.
— Что, дедуля?
— Не уезжай.
— Но это дело решенное, я должен ехать. Ни к чему все это.
У старика были седые волосы, большие миндалевидные глаза и неестественно напряженная шея безумца.