На ее условиях
Шрифт:
— Когда было уже поздно, когда его невеста уже стала женой другого, Ксальбедер Эскивель поклялся отомстить семье Ортксоа. Он поклялся выжить нас с нашей земли раз и навсегда. Сто лет это было целью Эскивелей, вот почему нам приходилось так сражаться с ними. — Фелипе вгляделся в глаза внучки с улыбкой, какой Симона раньше не видела. — Теперь ты понимаешь? Проклятия больше нет. Твое замужество означает, что Эскивели никогда не выживут нас с нашей земли, потому что Ортксоа теперь едины с этим поместьем. Я так горжусь тобой, mi nieta,
Фелипе притянул ее в объятия, и, хотя его жилистые руки обнимали ее, Симона чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Если бы он только знал, что она наделала. Боже, что же она наделала! Своими руками отдала последнюю надежду рода Ортксоа остаться на этой земле. Симона не просто позволила проклятию свершиться, она заставила его сбыться.
— Пожалуйста, Abuelo, не надо мной гордиться, — взмолилась она, ощущая подступающую дурноту. — Я этого не заслужила.
Фелипе отмахнулся от ее возражений:
— Ты дала печальному старику новую надежду. Я жалею только о том, что не доверял Алесандеру раньше. Я думал, ему нужна только земля. Но он тебя любит, я это вижу. То, как он смотрит на тебя, в его глазах столько любви…
— Abuelo, не надо… — Слезы выступили у Симоны на глазах, слушать о любви, которой не могло быть в ее браке, было невыносимо.
Но Фелипе упрямо продолжал:
— Дослушай меня, девочка. Мне мало осталось, и все, на что я могу надеяться за гранью, — это воссоединиться с Марией и спать спокойно. А в жизни я мечтаю еще об одном. Я мечтаю услышать новости о ребенке, до того как уйду.
— Никуда ты не уйдешь, Abuelo! — вскрикнула Симона, сжимая его узловатые пальцы. Этому желанию было не суждено сбыться, не могло быть и речи о ребенке.
— Скажи мне, если это случится, — потребовал ее дед. — Пообещай, что ты скажешь мне, сделаешь меня счастливым перед смертью.
— Обещаю, — всхлипнула девушка. — Я скажу.
— Не плачь обо мне, — сказал Фелипе, не так поняв причину слез, струившихся по ее лицу. — Я не заслужил твоих слез. Я не хотел, чтобы ты плакала.
— Прости меня. Мне так жаль. — Симона еще раз отчаянно обняла его и бросилась прочь из дома.
Что же она натворила…
Симона бежала сквозь виноградник, за бурей эмоций не замечая волшебного вида и лоз, цеплявших ее волосы и одежду. Ужас ее поступка заставлял ее сердце сжиматься. Она солгала деду. Да, чтобы сделать его последние дни счастливыми, но какое значение это имело, если в процессе она лишила его последнего, чем он дорожил? Она громоздила ложь на ложь, пока он не поверил в ее идеальный брак. Идеальную ложь. И Фелипе сказал, что гордится внучкой, благодарил ее за спасение семьи от векового проклятия. Симона сама стала этим проклятием. Она предала Фелипе и его доверие, любовь последнего человека, который оставался у нее на этом свете.
Но сквозь шторм ее чувств, сквозь вину, стыд и отчаяние, пробивалась волна ярости. Потому что Симону саму предали. Алесандер знал! Все это время он должен был знать о клятве его предка. Симона практически на блюдечке принесла ему исполнение этой клятвы. И земли ему оказалось недостаточно, он захотел получить и Симону тоже. Было ли это частью мести? Наверняка он смеялся над ней все это время.
Симона чувствовала себя дурно. Он сделал из нее идиотку. А она думала, что небезразлична ему. О боги!
Она остановилась на том же месте, у нового забора, куда прибежала в слезах, узнав, что Фелипе умирает. На этом месте она придумала свой план сделать его последние дни счастливыми. Идиотский план. Придуманный идиоткой, которая думала, что это может сработать. Имела глупость считать, что вся эта ложь останется безнаказанной, что ей не придется за нее платить. Потом она думала, что ценой стал секс с Алесандером, но нет. Ценою было предательство.
С отчаянным вскриком Симона сползла на землю, рыдая и задыхаясь, цепляясь за старую шпалеру. Прекрасное побережье перед ней окаймляло мерцающую лазурь моря, красные крыши Гетарии ютились за каменным мысом, — а Симона была готова в мгновение ока променять этот волшебный пейзаж на то, чтобы оказаться в своей крошечной студенческой квартирке с шумными соседями и ужасной погодой за окном.
Все это время Алесандер знал. Все это время он смеялся над ней, любуясь, как она одна сделала то, к чему стремились все поколения его семьи. Они будут смеяться, когда она уедет. Они, вероятно, смеются сейчас, ожидая, пока умрет старик. А она просила Алесандера о помощи. Как ей теперь смотреть в глаза Фелипе?
— Симона!
«О боже! — думала она, когда этот голос донесся до нее. — Только не он. Кто угодно, только не он». Она попыталась спрятаться в путанице плетей, но ее яркое платье было слишком заметно.
— Симона! Наконец-то я тебя нашел.
Она повернулась к Алесандеру спиной, стирая слезы со щек.
— Фелипе сказал, что расстроил тебя.
— Уйди, — отозвалась девушка, не оборачиваясь.
— Что случилось?
— Оставь меня в покое.
Алесандер не послушался. Подойдя к Симоне, он положил ладонь на ее плечо. Она успела привыкнуть к его прикосновениям. Они разжигали в ней страсть. Но сейчас девушка осталась холодна.
— Симона, что происходит?
— Не трогай меня! — закричала она, разворачиваясь и сбрасывая его руку. — Не смей ко мне прикасаться!
— Да что случилось? Что такое с тобой?
— Почему ты не рассказал мне всю историю?
— Какую историю?
— О ссоре Эскивелей и Ортксоа.
— А что с ней? — нахмурился Алесандер. — Что я, по-твоему, упустил?
— Маленький такой кусочек, который ты удобно так забыл! Про клятву Эскивелей выжить Ортксоа!
Алесандер пожал плечами, поднимая ладони в примиряющем жесте:
— И что с того? Я не думал, что это важно.
— Что с того? Ты смеешься? Ты думаешь, я вышла бы за тебя, если бы знала, что с самого начала ты хотел только выставить Фелипе — нас — с нашей земли?