На фарватерах Севастополя
Шрифт:
Упорное сопротивление батареи вывело из себя командующего 11-й армией фон Манштейна, он передал по радио [126] специальный приказ, который был перехвачен в Севастополе: «Ударом с воздуха и земли уничтожить батарею противника на отметке 60». И все-таки она выстояла и продолжала сражаться. К ночи 31 декабря в строю осталась одна пушка и тридцать снарядов. Ночью комиссар Донюшкин провел партийное собрание. Коммунисты постановили: «Назад ни шагу. Высоту не сдавать. Не пропустим фашистов к Севастополю».
И немцы не прошли. А 31 декабря им было уже не до наступления. На Керченском полуострове высадился наш десант.
В последних числах декабря произошли события,
В один из дней декабря контр-адмирал Фадеев получил от командующего флотом секретный пакет и, прочитав его, спрятал в свой личный сейф. В тот же день вызваны были к нему командиры дивизионов Гайко-Белан и Генералов, инженер-капитан-лейтенант Запалов, исключительно работоспособный человек, механик дивизиона, руководивший ремонтными работами на катерах. Было приказано: инженеру Запалову сократить сроки ремонта, а командиру дивизиона капитан-лейтенанту Генералову со всеми находившимися в строю катерами немедленно следовать в Новороссийск.
Позже контр-адмирал Фадеев приказал мне приготовить ему карты Керченского полуострова и Феодосийского залива.
Группа катеров-охотников, оставленных для несения службы в Севастополе, в свободное от дозоров и поисков подводных лодок время проводила учебные артиллерийские стрельбы по берегу. Вечером, с наступлением темноты, катера принимали на борт морскую пехоту и, с боем прорвавшись в Севастопольскую бухту, высаживали десант на берег. Эти тренировки проводились почти ежедневно, некогда и в какой операции будут участвовать катера, никто не знал. Катера лейтенанта Глухова тоже тренировались.
Каждодневные бои с самолетами противника, ночи без сна, на открытом мостике, летняя жара и зимняя стужа закалили Глухова. Он уже не удивлялся, когда после нескольких бессонных ночей в беспокойном конвое, приходя [127] в Поти или Батуми, вместо желанного и заслуженного отдыха получал приказание: «Катер поставить под приемку бензина и явиться в штаб для получения нового задания».
И снова надо было идти летом и зимою, в ночь и в пургу навстречу разрывам бомб и очередям вражеских пулеметов, снова корпусом своего катера заслонять беспомощный транспорт с женщинами и детьми на борту.
Глухов, хотя и вырос вдали от моря, но обладал морским чутьем, выносливостью, терпеньем и настойчивостью. А война показала, что в бою и в походе, на мостике своего корабля лейтенант Глухов всегда на месте. Получив в подчинение на время операции несколько катеров, он легко схватывал всю картину боя, умело распоряжался другими кораблями.
Каюта заменяла теперь Глухову родной дом. К ней он привык и считал ее удобной и уютной, хотя она была не очень просторной. Приятель с эсминца «Беспощадный», побывавший у него в гостях, назвал эту каюту морским шифоньером, комодом, контейнером и еще чем-то, не это было не так. Каюта была как каюта. Чтобы представить себе размеры, надо вспомнить купе железнодорожного вагона и разделить его пополам. Здесь вмещались узкая койка, столик, в углу шкаф для платья, полка для книг и под стеклом на столике фотографии жены и ребят. Ну что еще нужно боевому командиру? Проснувшись поутру в своей каюте, Дмитрий Андреевич Глухов выходил на верхнюю палубу, осматривал, как ошвартованы катера, спрашивал вахтенного матроса, кто входил ночью в Севастопольскую бухту. Затем шел по набережной, проверяя, не ошибся ли вахтенный, не стоят ли у пирса катера-охотники из его звена.
Глухов, командуя звеном катеров-охотников, за месяцы войны как-то незаметно созрел и вырос. На его счету было уже одиннадцать магнитных мин, взорванных на фарватерах Севастополя, смелые высадки разведчиков в тылу противника, многочисленные трудные конвои. И хотя Глухов по-прежнему держал себя скромно и просто, контр-адмирал Фадеев уже приметил его.
Помню, как в первые дни организации соединения катеров-охотников контр-адмирал, желая видеть Глухова, говорил:
– Позовите мне этого, э… э… белобрысенького лейтенанта!
Позже, во время войны, контр-адмирал приказывал:
– Вызовите ко мне старшего лейтенанта Глухова! Еще позже, на третьем году войны, однажды я по срочному [128] делу вошел в каюту начальника штаба и увидел его сидящим вместе с белоголовым капитан-лейтенантом я оживленно о чем-то беседующим. На правой стороне груди капитан-лейтенанта блестел платиновый орден Суворова III степени (среди моряков орден очень почетный и редкий). В каюту стремительно вошел контр-адмирал Фадеев.
– Дмитрий Андреевич, - обратился он к капитан-лейтенанту, - дело вот какого рода, - и он, как всегда, быстро бросая слова и поблескивая своими выпуклыми темными глазами, стал объяснять вытянувшемуся, с обветренным красным лицом капитан-лейтенанту Глухову какое-то задание.
Некоторые офицеры в соединении говорили о чересчур суровой требовательности Глухова, граничащей с придирчивостью. Но на самом деле это была повседневная ровная требовательность без всяких отступлений и скидок. Она удивляла тех командиров, которые не воспитывали своих подчиненных повседневно, а привыкли действовать наскоком и рывком.
У Глухова был такой же беспокойный характер, каким всегда отличался и наш контр-адмирал.
Матросы любили Глухова за то, что он всегда знал и помнил об их нуждах. Он знал, что пары рабочих ботинок на лето матросу не хватает и надо, чтобы их вовремя починили, знал, что матросу на малом корабле, с ограниченным запасом пресной воды не так-то просто содержать постельное белье в чистоте и «аккурате», как говорил боцман, а поэтому заботился о своевременной стирке на берегу.
Глухов сам когда-то был матросом и знал, что бойцу нравится, когда командир весело здоровается утром с командой, благодарит за хорошую службу, знает, что готовится в корабельном камбузе.
Глухов был справедлив и внимателен к подчиненным, а это очень важно на военной службе, где железная дисциплина и непререкаемый авторитет офицера делают подчиненных точными исполнителями командирской воли.
Глава двадцать первая
В Новороссийске у командира 2-го дивизиона Генералова в эти дни все светлое время суток до отказа было наполнено заботами. На катерах-охотниках проверяли работу машин, принимали боевой запас и производили еще множество всяческих необходимых дел. [129]
А с наступлением темноты капитан-лейтенант Генералов с потайным фонариком на груди и с секундомером в руке появлялся на длинном железобетонном пирсе новороссийской гавани.
– Начать посадку!
– негромко подавал он команду, и откуда-то с берега из темноты доносился приглушенный топот ног, лязг оружия. Морские пехотинцы быстро взбегали на пирс и рассыпались по катерам.
Следовали вполголоса доклады: «Посадка закончена!», и Генералов поднимался на мостик катера лейтенанта Черняка.