На фарватерах Севастополя
Шрифт:
В это время раздался глухой и тяжелый, как грозовой разряд, взрыв. Он снес крыши и разрушил стены базовых построек, выплеснул воду из бухты, и она залила всю набережную, как во время наводнения.
И над тем местом, где был катер, поднялся, как гриб, высокий столб воды и черного дыма. Такой высокий, что его видно было и в Севастопольской бухте, где стояли боевые корабли, и в городе, и на передовой.
Черный дым, как траурный флаг, долго еще висел над бухтой, и ветер медленно относил его в море.
Иван Голубец не успел выбросить в море последние бомбы, и сейчас его тело взрывной волной было сброшено на пирс. Матросы, подняв его на руки, медленно понесли на берег.
На всех кораблях
Глава двадцать четвертая
С начала января на Севастопольском фронте установилось относительное затишье. Но можно ли назвать это затишьем? У меня сохранились записи одного такого «мирного» дня:
«11 марта с утра с херсонесского аэродрома вылетели восемь «ИЛ-2», под прикрытием истребителей штурмовали фашистские войска на Севастопольском фронте.
Катера- охотники № 061, 091, 0101-производили поиск немецких подлодок и плавающих мин на фарватерах и в прибрежной зоне. Производились тральные работы по расширению фарватера № 3. Катер № 091 уничтожил глубинной бомбой плавающую мину. Два катера-тральщика с магнитной тралбаржей работали в районе Казачьей бухты. Тральщики были обстреляны со стороны селения Мамашей фашистской артиллерией. Всего было выпущено тридцать два снаряда. Повреждений и жертв нет».
Вот такой повседневной, будничной работой занимались катера-охотники и тральщики нашего соединения, часто под [160] артиллерийским обстрелом и бомбежкой. О таких делах не пишут в Сводках Верховного Главнокомандования и о них забывают потом. За те месяцы 1942 года, когда немцы перешли к обороне, наши войска улучшили свое положение на передовой, построили новые дзоты и доты, окопы и ходы сообщения, землянки и блиндажи. Береговая артиллерия, которая так искусно громила врага, требовала ремонта. Знаменитая 10-я батарея капитана Матушенко была разрушена в жестоких декабрьских боях, и оставшийся в живых личный состав ее отошел на 30-ю батарею. Теперь в районе Константиновского равелина создавалась новая батарея из трех 130-миллиметровых орудий, которую назвали 12-й, и командование ею поручили Матушенко.
А 30- я батарея с ее пушками большого калибра, с современной техникой и подземными сооружениями, батарея, которую немцы именовали «форт «Максим Горький», переживала тяжелые дни. К этому времени в результате интенсивной стрельбы вышли из строя стволы главного калибра. Их надо было заменить, а передний край фронта проходил всего в полутора километрах от позиции батареи. К тому же эта операция требовала не менее двух месяцев. Но, призвав на помощь русскую смекалку и уменье, люди выполнили ее за шестнадцать дней. Батарея снова была в строю и, к удивлению немцев, которые считали ее разбитой, открыла огонь! На батарею прибыли адмирал Октябрьский и член Военного совета Кулаков, они благодарили личный состав, инженеров и рабочих за трудовой подвиг.
Огромную работу за эти месяцы проделали транспорты и боевые корабли флота, подвозя в Севастополь все необходимое, и в первую очередь - боезапас. На море по-прежнему разбойничала бомбардировочная авиация фашистов, и к ней присоединилась торпедоносная. Каждый переход кораблей в Севастополь представлял самостоятельную боевую операцию.
А жизнь в осажденном городе продолжалась. В городе выходили газеты и в их числе «Красный черноморец» - боевая газета, редактора которой П. И. Мусьякова хорошо знали на флоте. Выпускались книги, работали бригады артистов. В Севастополе всю оборону были писатели С. Бондарин, Г. Гайдовский, А. Луначарский. Приезжали Е. Петров, К. Симонов, Л. Соболев и другие.
И все мы тогда верили и надеялись на то, что войска Крымского фронта вот-вот перейдут с Керченского полуострова [161] в наступление, а мы ударим в помощь им из Севастополя, и немцы будут выброшены из Крыма. Эта вера настолько была сильна, что мы нисколько не сомневались в успехе. И даже затребовали личные вещи и чемоданы, которые в свое время переехали вместе с береговой базой в Туапсе. В Севастополе мы были дома и не собирались отсюда уходить.
Был ветреный весенний день. Светило солнце, по небу стремительно бежали набухшие белые облака, они, как льдины в половодье, сталкивались, надвигались одно на другое и бесшумно уходили прочь. И солнце то ярко и неудержимо освещало и море, и берег, и город, и тогда все победно сияло и светилось, то снова, как во время затмения, темные пятна наползали на теплую землю, зеленой рябью покрывалось неспокойное море, и становилось пасмурно, как перед дождем.
Младший флагманский минер флота капитан-лейтенант Охрименко торопливо подходил по узкой каменной дорожке побережья Южной бухты к убежищу в скале, где помещался командный пункт Севастопольского оборонительного района.
Охрименко догадывался, зачем его вызвал к себе командующий флотом вице-адмирал Октябрьский. Несколько дней Охрименко провел в море, выходил на катере-охотнике на бомбометание, с магнитной тралбаржей на траление, но все безрезультатно. Ни одна из недавно сброшенных немцами мин не взорвалась.
Немцы опять узнали, что секрет всех их прежних минных постановок разгадан, и сбросили на севастопольский рейд новые, неизвестной конструкции мины.
«Что это за мины?» - мучительно размышлял Охрименко. Он вспомнил, как в первые дни войны пришлось бороться с магнитными донными минами противника: первое разоружение мины инженером Ивановым, тралбаржа Лишневского, взрывы глубинных бомб, сброшенных с катера-охотника. Прошло несколько месяцев, и немцы вслед за магнитной миной применили акустическую. И снова настойчивые поиски способов траления ее, неожиданный взрыв на Константиновском равелине, гибель друзей-минеров и, наконец, уничтожение акустической мины шумом винтов катера-охотника Глухова.
Теперь же, весной 1942 года, когда закрыты все дороги к Севастополю с суши, немцы решили окончательно замкнуть кольцо блокады и сбросили на фарватеры новые, не поддающиеся пока что тралению мины. [162]
Все эти дни Охрименко провел в нашем соединении, совещаясь с контр-адмиралом Фадеевым. Что только не предпринималось для того, чтобы взорвать хоть одну из тех неподатливых мин! Охрименко советовался не только с контр-адмиралом, но и с минером соединения Колядой. Предполагая, что немцы увеличили число импульсов магнитной мины, тральщики делали до тридцати галсов, но мины не взорвались. Катера-охотники ходили, изменяя количество оборотов и режим работы моторов, стопорили и глушили, и снова заводили моторы, ежеминутно рискуя подорваться. Катера сбрасывали с ходу глубинные бомбы, но мины не взрывались. Этого можно было ожидать, так как еще при неудачном разоружении акустической мины на Константиновском равелине были обнаружены остатки специального прибора, предохраняющего ее от детонации.
…В закупоренной, без окон каюте в подземелье, куда вошел Охрименко, было жарко, несмотря на шум мощного вентилятора. Блестели стены кабинета, выкрашенные масляной краской; белые карты, разложенные на столе, были влажными, теплый ветер вентилятора шевелил их края.
Командующий флотом вытирал платком бритую голову. Слушая доклад Охрименко о его неудачных попытках вызвать взрыв неизвестной мины, он не сказал ему ни слова и, казалось, думал все это время о чем-то своем, возможно, и не имеющем отношения к взрывам мин. Затем он легко поднялся, отодвинул кресло и, своей энергичной походкой пройдя по кабинету, остановился возле Охрименко.