На фига попу гармонь...
Шрифт:
На ничего не понимающего Евсея Барабас нацепил браслеты.
– Метод индукции и дедукции, – похвалил себя следователь. – А теперь пошли к трупаку, будем производить следственный эксперимент.
– Да Евсей не виноват, – вступился за односельчанина Мишаня, – он здесь позже появился, по другому вопросу…
Но окрыленный успехом следователь не слушал его. «У матросов нет вопросов», – пела его душа.
Бобик, рисуясь перед мохнатой дамой, повел опергруппу в чащу леса. Кукушка была уже тут как тут.
Постепенно дышать становилось все тяжелее
– Привал! – распорядился следователь, бросив на траву драгоценные пакеты с бычками, которые не доверил нести никому.
– Вон объект, – Мишаня указал на выглядывающие из-под елки ноги в рваных носках.
Овчарка упала в обморок.
«Женщина есть женщина!» – любовно лизнул ее в нос Бобик. Задыхающийся прокурор-криминалист-следователь схватился за грудь и нащупал фотоаппарат.
– Эврика-а! – заорал он, вспомнив, что забыл сфотографировать место преступления. – Я пойду на съемки.
Все оживились. Даже овчарка пришла в себя и томно забила хвостом о траву. Каждый предлагал следователю свою помощь. Забыв про пакеты с уликами, группа шумно, словно на пикнике, двинулась назад к поляне. Барабас даже затянул песню про «гарну дивчину», но умолк под строгим, сквозь очки, прокурорским оком.
На предполагаемом месте преступления развернулась фотосъемка. Каждый норовил попасть в кадр. Барабас снялся в обнимку с Мишаней, кинолог – с собакой. Потом следак, поправив очки, попросил снять наручники с задержанного, заломал ему руку, и Барабас заснял скривленную физиономию пастуха Евсея и героический лик прокурорского работника. Затем следак запечатлелся в гордой позе, с ногой на груди поверженного врага. Разохотившись, протянул Евсею лопату и велел замахиваться, а сам ногой возжелал ударить предполагаемого злоумышленника в грудь, но сумел только по коленке. Отщелкав еще несколько героических кадров, на которых сбивали Евсея с дерева, травили собакой, охреначивали по горбу лопатой, решили двигаться, наконец, к вонючим носкам.
Первым отказался идти кинолог, сославшись на собаку, которая может потерять нюх. Вторым упал под дерево Евсей, прошептав:
– Можете еще со мной фотографироваться, но дальше я не пойду, хоть снимайте на портрет…
Ужасно завидуя оставшемуся у машины водиле, три богатыря – Барабас, Мишаня и следователь – тащились дальше.
– Мои улики!.. – когда дошли до рваных пакетов, запричитал работник надзора. – Кто осмелился их порвать и все высыпать? – подозрительно оглядел торчащие из-под елки ноги.
Довольная кукушка, квакнув, взлетела на толстый сук.
– У-у-у, Джек-потрошитель, – обозвал следак пернатую нарушительницу закона.
Та захлебнулась от комплимента.
«Только не Джек, а Джессика».
Сложив улики в новые пакеты, ползком, зажимая носы, двинулись к ногам в рваных носках. Голова кружилась. Следователь вспомнил, как он ходил в детсадик и как-то, вставая с горшка, опрокинул его. Барабасу мерещился
– Сто нарядов вне очереди!.. – шептал он, продвигаясь все ближе к цели.
«Я же десантник! – внушал себе Мишаня Бурундуков. – А русский десантник замочит врага даже в сортире…» – добрался до синих ног, на последнем издыхании сдернул носки и, отрезав небольшой кусок следаку для улики, бросил их в выкопанную прапорщиком-младшим лейтенантом неглубокую ямку.
Сразу стало комфортно и сухо…
Легкий, ненавязчивый запашок веял от недельного трупа… Все блаженно дышали свежим воздухом, и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.
– Явное самоубийство, – сделал вывод следователь, разглядывая безголовый труп.
– Это как пить дать! – подтвердил Барабас.
Лишь один Мишаня засомневался:
– А как же голова от него за километр оказалась?..
– Закатилась! – был ответ прокурорского работника. – Кстати. Где она сейчас?
– У меня в сторожке под лавкой лежит… И записка еще…
– Дайте-ка сюда предсмертную ксиву, – протянул руку следователь и глубокомысленно прочел:
«Козел! Фиг найдешь свою гармонь».
– Все ясно, – спрятал записку в карман. – Взяв гармонь, он пошел в Гадюкино на свадьбу, вспомнил, что забыл побриться, решил сделать это в пути и случайно…
– … Отрезал себе голову, – хлопнув в ладоши, закончил версию Барабас. – Все сходится.
– Точно! – поддержал их Мишаня. – Когда дошел до этого места, вспомнил, что идет без головы, и упал под елку…
– Издеваешься?! – строго глянул на него следователь. – Как же он вспомнил, если на нем головы с мозгами не было?
– Мозги и голова – это разные вещи, порой даже несовместимые… – стал философствовать Мишаня. – Вот, к примеру, товарищ Барабас…
Но, увидев огромный кулак, решил еще поработать над версией.
– О-о-о! Смотрите-ка. Лошадиные следы, – упал на колени следователь и стал фотографировать след. – Явные подковы отпечатаны.
– Только лошадь почему-то ходила на двух ногах… – отметил следопыт Мишаня – кое-чему он успел поднатаскаться в лесу.
– А цирк в Шалопутовку на гастроли не приезжал? – полюбопытствовал следователь.
– А может, он грыбами отравился? – с надеждой произнес Барабас.
– Или несчастный случай… – поддержал прапора-лейтенанта Мишаня. – Резал хлеб, рука сорвалась… и…
– Или болезнь какая?.. – нудил Барабас. – Отрезная малярия, там…
– А может, инсценировка убийства?.. – вел свою линию егерь.
– Сейчас пойдем к тебе в сторожку, исследуем голову и сделаем вывод, – принял решение следак. – А ты, Барабас, освободи подозреваемого, и вместе с ним тащите останки к уазику.
– Не-е, товарищ следователь, так не пойдет, – стал пререкаться прапорщик-лейтенант, усвоивший для себя: «Там, где начинается авиация, кончается дисциплина, а где появляется милиция, происходит бардак». – Ща Евсея освобожу и пошлю его за шофером, а сам – с вами. Ибо моим начальством велено: от вас ни на шаг.