На грани измены
Шрифт:
Все тайное стало явным, осталось только наказать виновных, но как раз с последним могут быть большие сложности. Все же Романов — юрист, в первую очередь, он не станет подставляться, а у Миши на него реальных улик нет, насколько мне известно. Хотя, возможно, сегодня что-то изменится.
Стоит ли его опасаться? Этот вопрос действительно тревожит меня. Если Вадим будет мстить, то отыграться он может на ком угодно: на мне, родителях, Мише. Но больше всего меня беспокоит то, что ему известно о моей беременности.
— Милая, о чем задумалась? — я непроизвольно вздрагиваю, когда муж обращается
— Да так, — натягиваю на губы улыбку, но это не укрывается от Миши.
— Инн, мы решили больше ничего не скрывать друг от друга. Рассказывай, — просит он.
— Я переживаю, что Вадим может навредить нам, — честно признаюсь я. — Если он чуть не угробил моих родителей и попытался поссорить нас, чтобы отвлечь твое внимание от Захарова, то может сделать что-то и пострашнее.
— Я так не думаю, — Миша отрицательно качает головой. — Инга, я не позволю ему приблизиться к тебе ни на шаг. Если понадобится, приставлю охрану. А вообще лучшее, что сейчас может сделать Вадик — это уехать из города.
— Он не уедет. Только если вместе с Ларой, — уточняю, — со своей женой.
— Их развод не за горами, — чуть помедлив, отвечает муж. — Ему здесь не будет жизни. Рязанцев не допустит того, чтобы Вадим устроился на хорошее место. Инга, ему не работать больше адвокатом.
— А как же его отец? Разве он не поможет? — интересуюсь я, вспоминая, что родители Вадима занимают довольно весомое положение в городе.
— Виктор Сергеевич мудрый человек, живет по справедливости. Для него неприемлемы подобные поступки. Мама Вадима отцу под стать, — рассуждает Миша. — Они приложили много усилий, чтобы Вадим закончил университет. Дали ему квартиру, машину, помогли с работой.
— Поразительно, насколько сын отличается от своих родителей, — замечаю я.
— После очередного серьезного разговора Виктора Сергеевича с Вадимом, он действительно изменился. Женился, ударился в работу, даже выигрывал не самые простые дела, — Миша останавливается на парковке возле нашего дома.
— Но надолго его не хватило, — подытоживаю.
— Похоже на то.
— Он вообще когда-нибудь любил Лару, Миш? — неожиданно спрашиваю я. — Она хорошая девушка, и мне так жаль, что она вышла замуж за мерзавца.
— Я не уверен, что Вадим может любить кого-то кроме самого себя, хотя в первые годы их брака мне казалось, будто они счастливы друг с другом, — угрюмо произносит муж. — Он сказал мне однажды, что Лариса будет принадлежать ему. Все вокруг восхищались её умом и красотой, и Вадим, разумеется, захотел её себе. Была ли это любовь? Сомневаюсь. Скорее желание утереть нос всему мужскому полу в университете.
— Он лишь хотел, чтобы все завидовали.
— Его родители же сразу приняли Лару. Екатерина Витальевна так и вовсе отнеслась к ней как к дочери, — Миша делает паузу. — У Ларки ведь кроме бабушки никого не было.
— А теперь она совсем одна… — тихо вставляю я.
— Да, — муж утвердительно кивает. — А Вадим… Ничего хорошего его не ждет. Мало того, что он потерял работу, так ещё и Лара подаст на развод. Если уже не сделала это. Вадим рискует остаться вообще ни с чем. Поэтому сейчас он будет держаться за свою жену и попытается противостоять разводу.
—
— Запросто. Виктор Сергеевич не раз предупреждал его, что будет, если Вадим свернёт не туда, если потеряет такую женщину как Лара, — Миша заглушает двигатель. — И такую работу как у Рязанцева. Скорее всего, родители поставили ему какой-то ультиматум.
— Не думала, что родители могут так поступить с собственным ребенком, — говорю задумчиво, рефлекторно прижимая руки к животу. — Может, в том, что Вадик стал таким, есть и вина родителей?
— Не исключаю, — соглашается Миша, переплетая наши пальцы. — Они много работали, Инн, а он был то с бабушками, то с нянями. Теперь пожинают плоды. Но мне бы не хотелось их судить. Как бы то ни было, люди они хорошие.
— Я одного не могу понять — что держит Лару рядом с ним? Любовь? Разве можно любить человека, который вытирает об тебя ноги? — непроизвольно морщусь.
— Она любила его, — отвечает Миша. — Их отношения не всегда были такими. Все кардинально изменилось примерно год назад. И она стала говорить о разводе.
— Наверное, в тот момент и появилась Бережная, — задумчиво говорю я.
— Да.
— Почему же она не развелась?
— Не знаю. Может, сложно было решиться, а, может, есть и другие причины, — Миша пожимает плечами. — Ладно, давай не будем о грустном. Завтра Новый год, а я еще не все продукты купил.
— Так поезжай. Я точно не поеду, — отстегиваю ремень безопасности, — хочу побыстрее оказаться дома.
— Пойдем, я провожу, — Миша открывает дверцу со своей стороны.
— Миш, перестань, тут пройти через ворота и зайти в подъезд. На улице день. И здесь никого нет, а в подъезде консьерж, — киваю в окно. — Мне не нравится излишнее внимание, особенно там, где оно совсем не нужно.
— Хорошо, — кивает он, захлопывая дверь. — Но я прослежу, как ты зайдешь в подъезд.
— Ладно, — усмехаюсь и, быстро поцеловав его в губы, отстраняюсь.
Но Миша не дает мне уйти. Муж перехватывает мое запястье и притягивая к себе. Его ладонь опускается на шею, а губы осторожно касаются моих. Этот поцелуй напоминает тот — самый первый, от которого вся кожа покрывалась мурашками, а сердце пропускало ужас за ударом. Удивительно, что спустя столько лет ничего не изменилось. Я все также замираю от прикосновения его пальцев, а по телу бежит мелкая дрожь.
— Миш, — пытаюсь оторваться от мужа, но сделать это никак не удается.
— Не могу тебя отпустить.
— Лучше приезжай поскорее, — говорю я.
— Я быстро.
Я выхожу из автомобиля и иду к подъезду. На улице безветренно, но морозно. Открыв входную дверь, я попадаю внутрь и собираюсь сделать шаг к лестнице, но передо мной возникает хорошо знакомый мне человек.
— Лариса? Что ты здесь делаешь? — я машинально отступаю на шаг назад при виде бывшей лучшей подруги.
Выглядит она неважно: уставший вид, под глазами синяки, впалые скулы. С нашей последней встречи в том злосчастном баре прошла неделя, но складывается впечатление, будто я не видела ее как минимум месяц. Мне становится даже немного жаль ее.