На ходовом мостике
Шрифт:
Ощущался недостаток в самолетах-корректировщиках и дымзавесчиках.
Постоянная угроза с воздуха приучила людей к повышению бдительности наблюдения, быстроте и четкости докладов и даче целеуказаний, а для отражения низколетящих самолетов, как выяснилось, можно было успешно использовать орудия главного калибра. [110]
Первые потери личного состава верхних боевых постов, особенно в зенитных расчетах, подсказали необходимость готовить запасные расчеты, которые по необходимости без промедления становились к пушкам и автоматам.
Выучка командира корабля уже не считалась полноценной без умения на
То же можно сказать и о навыках личного состава в борьбе за живучесть своего боевого поста, командного пункта и корабля в целом. Отличное знание боевой техники, умелое и своевременное использование оружия, маневра, натренированность личного состава и смелые действия командира - именно это оказалось самым сложным и многотрудным в науке побеждать. [111]
Последние дни в Одессе
Огневые налеты «Незаможника» продолжались три дня подряд. Много стреляли по Александровке, Гильдендорфу, Вознесенке, Ильичевке и другим пунктам, поддерживая огнем морских пехотинцев и другие части Приморской армии действующие в восточном секторе обороны. Противник продолжал оказывать возрастающее сопротивление кораблям артиллерийской поддержки не только огнем береговых батарей, но и авиацией. Уже нельзя было рассчитывать на спокойное и устойчивое маневрирование, а приходилось действовать аналогично тому, как на выходе 1 сентября: заблаговременно рассчитав точку поворота на боевой курс, решительно затем маневрировать, открыть огонь, а когда противник пристреляется, быстро отойти под прикрытием дымовых завес.
Столь напряженная боевая работа изматывала людей. Главная нагрузка легла на плечи артиллеристов. Они не всегда имели возможность в положенное время поесть. А тут еще нестерпимая жара тех памятных лета и осени; почти целый день расчетам приходилось быть на солнцепеке. Но никто не жаловался, не стонал. [97]
Туго приходилось и начальнику службы снабжения Василию Дмитриевичу Карнауху, честнейшему, скромному и заботливому человеку. Не раз можно было увидеть его у орудий с помощниками, где они хлопотали, пытаясь «на ходу» подкрепить комендоров. А ведь все члены службы - главный старшина Гутник, старшина 2-й статьи Лымарь и Шиндельман - были расписаны по орудиям вторыми наводчиками и установщиками прицелов.
А разве легче приходилось нашим машинистам и кочегарам? Лица моряков побледнели, выглядели усталыми и осунувшимися. Пожалуй, только один мичман Петр Чернуха каким-то образом не сбросил в весе, оставался все таким же круглолицым и неизменно веселым. С его оптимизмом мог соперничать только оптимизм Ивана Ивановича Терещенко, чей веселый нрав и неиссякаемый юмор всегда благотворно сказывались на подчиненных, помогая переносить все тяготы и невзгоды войны. Сам Терещенко и вида не подает, что в последние дни его особенно беспокоят зацементированные швы, частичная разгерметизация нефтеям, прочность килевой коробки - последствия вражеского авианалета. Разве что изредка вздохнет:
– Чует сердце, скоро в док станем… Но выпадали,
Каждый из них по-своему примечателен. Миху, например, отличал огромный рост, а у Горшковоза каждый кулак был величиной с пудовую гирю. Кострома тоже могучего телосложения, с характерной особенностью - его опущенные по швам руки почти достигали колен, а рукопожатие было сродни действию слесарных тисков. Все трое стали разведчиками, не раз ходили в тыл противника за «языком». А однажды вместе с «языком» приволокли [98] захваченную у немцев полевую трехдюймовку, о чем писала даже фронтовая газета. Словом, ребята своими делами прославляли не только себя, но и «Незаможник», поскольку не сняли бескозырок.
Жадные вопросы так и сыпались на гостей. Они не умолкали ни на секунду. Особенное оживление вызвал рассказ разведчиков о том, как все трое чуть не попали в плен, но вышли с честью из этой передряги. А дело было так.
Однажды, выполняя задание в тылу врага, трое разведчиков вышли к лиману, где их застал рассвет. Двигаться дальше было опасно, и решили они светлое время суток пересидеть в плавнях, а с наступлением темноты продолжить путь. День выдался знойный, свирепствовали комары. Захотелось разведчикам выкупаться, тем более что вокруг безлюдье и тишина. Поснимали одежду, сложили оружие и в чем мать родила - в воду. А выходя на берег, так и застыли: смотрят на них дула трех немецких автоматов. У ног немцев одежда, связанная узлом, а за спинами - оружие. «Хенде хох!» - и никаких разговоров.
Через минуту разведчики шагали по пыльной, раскаленной дороге, подталкиваемые в голые спины дулами автоматов. Первым шел Миха. Это он предложил разбежаться в стороны: лучше смерть здесь, чем попасть к немцам, да еще в таком виде. Страшно представить, что начнется: будут фотографировать, глумиться. Не вынести такого позора! В довершение всего раскаленная дорожная пыль обжигала подошвы, и разведчики шли, пританцовывая и высоко вскидывая ноги, словно цирковые лошади на манеже. Стоило чуть замедлить шаг, как тут же следовали пинки в спину и окрики: «Шнеллер! Шнеллер!»
План Михи сразу отвергли. Умереть не за понюх табака всегда успеется. А что было делать - сразу сообразить трудно. Выручил всех Кострома. Получив очередной пинок автоматом, он внезапно сгорбился, длиннющими руками зачерпнул дорожной пыли и, взревев, швырнул в глаза конвоирам.
– Все завершилось в один момент, - закончил рассказ Миха.
– Не сговариваясь, мы одновременно набросились на, конвоиров и обезоружили их быстрее, чем они успели опомниться.
В переполненном кубрике стоял одобрительный хохот. [99] Наши посланцы выглядели героями, ими гордились, им завидовали.