На игле
Шрифт:
И вдруг Рентон испытал шок, от которого чуть было не упал в обморок. В прихожую вошла девочка. Увидев её, он оцепенел. Перед ним была точная копия Дианы, но выглядела она, как обычная школьница.
Он не сразу сообразил, что это и есть Диана. Рентон мгновенно догадался, почему женщины, снимая макияж, часто говорят, что «снимают лицо». Диане можно было дать лет десять. Она увидела по лицу Рентона, что он в шоке.
Он посмотрел на двух остальных. Их отношение к Диане было отеческим, потому что они на самом деле были её родителями. Несмотря на страх, Рентон понял, каким он был дураком, что не заметил этого раньше. Диана была как две капли воды похожа на мать.
Они
— Так чем же ты занимаешься, Марк? — спросила его мать.
Он ничем не занимался, в смысле, нигде не работал. Но он был членом синдиката, который занимался торговлей героином, и получал прибыль по пяти различным адресам: по одному в Эдинбурге, Ливингстоне и Глазго и по двум в Лондоне — в Шепердс-Буше и Хэкни. Рентон всегда гордился тем, что надувает правительство, и порой ему трудно было удержаться от того, чтобы похвастать своими достижениями. Но он знал, что этого делать нельзя, потому что вокруг полно лицемерных, самодовольных и любопытных ублюдков, которые мечтают настучать на него властям. Рентон считал, что по праву заслужил эти деньги, поскольку человеку, стремящемуся держать под контролем героиновую зависимость, требуется прилагать массу усилий для того, чтобы сохранять существующее положение вещей. Он должен был разъезжать по всей стране, встречаться с другими членами синдиката на явочных квартирах и по первому же звонку Тони, Кэролайн или Никси мчаться автостопом на встречу в Лондон. Его точка в Шепердс-Буше была сейчас под сомнением, поскольку он отказался от блестящей карьеры в «Бургер-Кинге» в Ноттинг-Хилл-Гейте.
— Я хранитель музейной секции Отдела развлечений Окружного совета. Работаю с собранием по общественной истории, в основном, с экспонатами Музея истории народов на Хай-стрит, — солгал Рентон, порывшись в своей папке шпионских легенд.
Это произвело на них впечатление и даже слегка сбило с толку. Рентон на это и рассчитывал. Ободрённый успехом, он попытался получить ещё несколько очков и, разыгрывая из себя скромнягу, который не принимает себя всерьёз, самоуничижительно прибавил:
— Я ищу в человеческом хламе вещи, которые люди выбросили за ненадобностью, и преподношу их в качестве подлинных исторических артефактов ежедневного быта трудящихся. А когда их выставляют, слежу за тем, чтобы они не развалились на части.
— Да, для этого надо иметь мозги, — сказал отец, обращаясь к Рентону, но смотря на Диану. Рентон не смел взглянуть в глаза дочери. Он сознавал, что такое поведение может вызвать наибольшие подозрения, но у него не хватало смелости посмотреть на неё.
— Я бы так не сказал, — пожал плечами Рентон.
— А образование?
— Ну да, конечно, я закончил исторический факультет Абердинского университета. — Здесь он сказал почти правду. Рентон действительно поступил в Абердинский университет, и учёба давалась ему легко, но он был вынужден бросить её ещё в середине первого курса, после того как просадил всю стипендию на наркотики и проституток. Таким образом, по его же словам, он стал первым студентом в истории Абердинского университета, который трахал нестуденток. С тех пор он решил, что лучше делать историю, чем изучать её.
— Образование имеет большое значение. Мы всегда говорим ей об этом, — сказал отец, снова, пользуясь случаем, поучая Диану. Рентону не нравилось его отношение, а ещё больше он ненавидел самого себя за своё молчаливое согласие. Он чувствовал себя Дианиным дядюшкой-извращенцем.
И как раз в тот момент, когда он подумал: «Только бы она была совершеннолетней!», мать Дианы разрушила эту последнюю надежду на чудо.
— В следующем году Диана будет сдавать выпускной экзамен по истории, — улыбнулась она и с гордостью добавила: — А ещё по французскому, английскому, изобразительному
Рентон весь съёжился от страха.
— Марку это неинтересно, — сказала Диана, пытаясь казаться взрослой и снисходительной по отношению к родителям, как обычно поступают дети, лишённые власти, когда они становятся «предметом» беседы. Рентон с содроганием подумал о том, что сам нередко так делал, когда его папики начинали читать ему морали. К несчастью, Диана была такой по-детски недовольной, что добилась эффекта, прямо противоположного тому, к которому стремилась.
Мозг Рентона напряжённо работал. Это называется совращением малолетних. За это могут посадить. Как пить дать посадят, а ключи в реку. Окрестят сексуальным маньяком. Вывесят мою физиономию в Сафтоне на всеобщее обозрение. Сексуальный маньяк. Насилует детей. Косые взгляды. Он уже слышал голоса зэков, таких же психов, как Бегби: «Я слыхал, этой крошке было всего шесть лет». «Мне говорили, он её изнасиловал». «А если бы на её месте оказалась твоя дочь или моя?» «Блядство», — подумал он с содроганием.
Бекон, который он ел, вызывал у него отвращение. Он уже много лет был вегетарианцем. Это не имело никакого отношения к политике или морали; просто он ненавидел вкус мяса. Но он ничего не сказал — так сильно ему хотелось понравиться Дианиным родителям. К сосиске он, правда, не притронулся, поскольку считал, что эти субпродукты начинены отравой. Вспомнив о всей той дряни, которую в своё время ему пришлось переварить, Рентон саркастически подумал: «Следи за тем, что ты вводишь в свой организм». Ему стало интересно, понравится ли это Диане, и он начал нервно хихикать над собственным двуличием.
Чтобы хоть как-то объяснить свой смех, Рентон покачал головой и рассказал или, вернее, пересказал свою историю:
— Боже мой, какой же я идиот. Вчера я, конечно, перебрал. Просто я не привык много пить. Но, с другой стороны, двадцать два года бывает только раз в жизни.
Последнее утверждение прозвучало неубедительно, и Рентон сам это понял. На вид ему можно было дать от двадцати пяти до сорока. Но родители Дианы продолжали вежливо слушать:
— Я уже говорил, что потерял куртку и ключи. Слава богу, я встретил Диану и вас, ребята. Было очень мило с вашей стороны, что вы пустили меня переночевать и накормили таким вкусным завтраком. Мне, право, неловко, но я не могу доесть эту сосиску. Просто я наелся досыта. Я не привык к плотным завтракам.
— Потому вы такой тощий, — сказала мать.
— Вот, что значит жить на квартире. В гостях хорошо, а дома лучше, — сказал отец. После этого идиотского замечания в воздухе повисла нервная пауза. Потом он смущённо добавил: — Есть такая поговорка, — и, пользуясь случаем, сменил тему: — Как же вы теперь домой-то попадёте?
Эти люди панически боялись чем-либо не угодить Рентону. Они смотрели на него так, будто сделали что-то противозаконное в своей жизни. Теперь понятно, почему Диана снимает в барах всяких непонятных парней. Эта пара казалась ему здоровой до неприличия. У отца волосы уже слегка поредели, а у матери были маленькие морщинки возле глаз, но со стороны они казались людьми примерно одного с ним возраста, только здоровее.
— Выломаю дверь. Она на автоматическом. Глупо, конечно. Я давно уже хотел поставить врезной. Зря я этого не сделал. У нас в подъезде домофон, но соседи по площадке меня впустят.
— Я могу помочь вам. Я сам плотник. Где вы живёте? — спросил отец. Рентон немного опешил, но потом вспомнил, что они ведутся на его враньё.
— Не беспокойтесь. Прежде чем поступить в универ, я тоже закончил ремесленное. Но всё равно спасибо за заботу, — он снова сказал правду. Это было непривычно, ведь обманывать так удобно. Правда делала его реальным, а следовательно, уязвимым.