На качелях XX века
Шрифт:
Со своей стороны, мы — преподаватели — самоотверженно трудились, и у нас устанавливались со студентами полные доверия и взаимного уважения отношения, мы делали общее дело. Мне кажется, что касается кафедры органической и аналитической химии, то здесь опять играл незаметную для глаз, но действенную роль тон, задаваемый Н.Д. Зелинским. Он нам не произносил политических наставлений, да и вряд ли мог это сделать. Но первого же способного партийца — К.П. Лавровского — он оставил при кафедре.
Помню другой случай. Когда М.И. Ушаков, вернувшись году в 1920-м, чтобы сдать свой «хвост» — органическую химию, блестяще сдал ее, Николай Дмитриевич предложил ему остаться при кафедре. Некий Ш. при первом удобном случае сказал: «Что Николай Дмитриевич делает? Ведь Ушаков серпуховский комиссар, он в Серпухове совершил Октябрьский переворот». Такие аргументы у нас на кафедре не действовали. Ведь в 1919 г., когда университет замерз, а кабинет Николая Дмитриевича отапливался «буржуйкой», сам Зелинский в этом кабинете разработал крекинг солярового масла хлористым алюминием в
Студенты вряд ли знали все это, но отношение к себе, конечно, не могли не чувствовать, и поток пролетарского студенчества политически шлифовал нас так, как не могли отшлифовать никакие политзанятия. Что касается лично меня, то с некоторыми из тогдашних тысячников [172] и рабфаковцев, моих учеников-коммунистов, — А.Е. Борисовым [173] (фото 52), К.Н. Анисимовым [174] (фото 52), ставшими видными учеными и заведующими лабораториями в институте Академии наук, я сохраняю дружбу и сейчас.
172
В СССР — рабочий, колхозник, выполняющий десять норм (1000 процентов) за смену, рабочий день.
173
Борисов Андрей Ефимович (1901–1974) — доктор химических наук, зав. лабораторией стереохимии металлоорганических соединений ИНЭОС АН СССР (1954–1974). Заложил основы стереохимии непредельных металло- и элементоорганических соединений.
174
Анисимов Константин Никанорович (1906–1976) — химик-металлоорганик, доктор химических наук. Возглавил в ИНЭОС лабораторию карбонилов металлов (1954–1976).
Моя партийная шлифовка, начатая рабочим студенчеством, была продолжена индустриализацией страны и ее расцветом, подъемом науки, и завершена войной. Об этом позднее.
Приблизительно в 1928–1930 гг. вся наша тесная компания — Б.А. Казанский, К.А. Кочешков, М.И. Ушаков и я — перешла преподавать в органический практикум, а в качественном анализе нас сменили более молодые по стажу преподаватели. Во время моей учебы, в первые годы революции, студент был редкостью. Теперь все переменилось. Студентов было много, в практикумах были очереди (в органическом практикуме на много лет), стали разрешать отрабатывать практикумы на стороне. Уже это заставило подойти к реформе преподавания и изменить предметную систему с ее неопределенностью сроков, с возможностью занимать стол в практикуме несколько семестров.
В 1929 г. отделение химии физико-математического факультета, просуществовавшее таким образом восемь лет, было преобразовано в химический факультет МГУ, первым деканом которого сначала был почвовед профессор Троицкий [175] . В 1930 г. произошла достаточно нелепая реформа. Химические вузы Москвы, разбросанные в разных концах города, — Менделеевский, Ломоносовский институт тонкой химической технологии (образованный на основе Второго Московского университета — в прошлом Высших женских курсов), химический факультет МВТУ и наш новорожденный химический факультет — были объединены в так называемый Единый химический втуз, четвертым филиалом которого, с директором Темкиным во главе, и был наш факультет. Тем самым химический факультет был юридически отрезан от МГУ, возникли огромные неудобства и несуразности, такие, например, как прекращение выписки фундаментальной библиотекой МГУ химической литературы, как необходимость для МГУ организовывать преподавание химии студентам-биологам и т. д., не говоря уже об отрыве химии от физики и биологии.
175
Троицкий Евгений Петрович (1890–1960) — доктор геолого-минералогических наук (1941). Ему принадлежит главная роль в становлении химии почв как науки.
В 1932 г. система эта лопнула [176] , и химфак МГУ возродился, на этот раз во главе с деятельным деканом профессором А.В. Раковским. До этого, однако, пришлось химфаку «проехать по тряской дороге». Примерно в 1930 г. был введен лабораторно-бригадный метод [177] , отменены лекции. Надо сказать, что я был сторонником последнего мероприятия, так как сам придавал лекциям скорее эмоциональное, чем образовательное значение. Даже от сверхблестящих лекций А.В. Ваковского мало что оставалось в голове, если параллельно не трудиться с книгой и карандашом. Если же трудиться, то вроде как лекции ни к чему, достаточно консультаций. Могу подтвердить искренность такой точки зрения тем, что сам я ни разу в жизни не слушал лекций моего учителя Н.Д. Зелинского по любимому моему предмету — органической химии. Кстати, он говорил, что не любит читать их.
176
Химический факультет,
177
Одна из форм учебных занятий в СССР в 20-х — начале 30-х гг.
О лабораторно-бригадном методе рассуждать не приходилось — надо было проводить его. Изучаемый предмет, например органический практикум, бригада человек в 6–8 сдавала небольшими кусками, отвечали все ее члены вместе, и оценивались знания бригады суммарно. В результате бригада дифференцировалась на активных, во главе с бригадиром, и скромных — молчальников, которые прятались за чужой спиной. Таким активным бригадиром, везшим всю бригаду, был, например, А.Е. Борисов, о котором я уже упоминал, попавший в МГУ в «профтысяче», мой ровесник, в недалеком прошлом рабочий Дорогомиловского химзавода, поздно выучившийся грамоте. При всех недостатках лабораторно-бригадного метода и прежде всего при отсутствии индивидуальной ответственности за знания, организационно он имел то достоинство, что позволил рассосать очереди в лаборатории. Просуществовал этот метод недолго.
Женитьба. Работа. Смерть отца
Я должен вернуться к 1925 г. Осенью, после прогулки по лесу, тянувшемуся от Всехсвятского до Тимирязевской академии, я подвел свою невесту Нину Владимировну к школьному дому во Всехсвятском, куда переселилась моя родительская семья, и мы вошли в их маленькую квартиру на втором этаже. Так состоялось знакомство. В это время я нигде уже кроме МГУ не работал, а зарплата ассистента была вряд ли достаточна для главы новой семьи, и мне пришлось думать о дополнительном заработке. Нина Владимировна была еще студенткой, и хотя она одновременно работала лаборантом на кафедре общей химии, исполняя что-то вроде обязанностей секретаря И.А. Каблукова, но ее лаборантская зарплата была еще меньше, чем ассистентская. Вдобавок, и у нее, и у меня были стареющие родители. Пришлось согласиться на предложение работать в лаборатории защиты растений Наркомзема, располагавшейся в Зарядье, на месте нынешней гостиницы «Россия». Там я сначала занимался формалином, который применялся для протравливания посевного материала от заражения спорами головни и другими подобными вредителями, полимеризацией формалина и деполимеризацией параформа, анализами.
Освоившись в этой лаборатории, году в 1928-м, я пригласил моих учениц по качественному анализу, безнадежно ждавших очереди в органический практикум, Э.И. Кан и Л.Г. Макарову отработать практикум в лаборатории в Зарядье. Вместо чисто ученических задач практикума я давал им «куски» своей университетской работы по ртутноорганическим соединениям, что для них было, вероятно, полезнее, чем ученический практикум, а с точки зрения защиты растений оправдывалось тем, что среди ртутноорганических соединений были известны очень сильные фунгисиды. Действительно, и у Кан, и у Макаровой получились интересные, опубликованные затем работы. Это были мои первые сотрудники. К нам присоединилась несколько позже тоже окончившая МГУ Р.Х. Фрейдлина, которую я знал еще как преподаватель качественного анализа и знал с самой блестящей стороны, поэтому по окончании ею университета предложил работать со мной. Году в 1929 на основе этой лаборатории был организован Научный институт инсектофунгисидов (НИИФ), переведенный в часть здания Химико-фармацевтического института [178] на Девичьем поле, а я стал заведующим лабораторией органической химии, которую мне надлежало организовать.
178
Научный химико-фармацевтический институт организован в 1920 г. (ул. Зубовская, 7). В 1937 г. переименован во Всесоюзный научно-исследовательский химико-фармацевтический институт им. С. Орджоникидзе (ВНИХФИ). В 1989 г. на базе ВНИХФИ создан «Центр по химии лекарственных средств» (ЦХЛС-ВНИХФИ).
Странный это был институт. Во главе его был поставлен юрист, старый большевик, но совсем не старый еще человек, Лебедев, ничего не понимавший ни в сельском хозяйстве, ни в его вредителях, ни в химии. Его заместителем был Френкель, вряд ли понимавший более него. Были лаборатории фитопатологии, энтомологии, неорганической химии и другие, которыми руководили научные работники, в своем деле специалисты, но вряд ли очень близко знавшие сельское хозяйство. Были приглашены и два немецких специалиста — те свое дело понимали конкретно. Один из них работал в контакте с моей лабораторией, и это дало мне возможность усовершенствоваться в разговорном немецком языке. Он очень интересовался открытым мною и Э.И. Кан в стенах этого института фтористым формилом — в то время единственным галоидангидридом муравьиной кислоты, легко распадающимся на фторводород и окись углерода.
Мы работали также над ртутноорганическими фунгисидами. Оказалось, что меркурированный анилин в ничтожных концентрациях справляется со спорами головни и превосходит патентованные зарубежные тоже ртутноорганические препараты. Однажды, готовя большое количество этого фунгисида, я получил производственную травму: капля ядовитого едкого раствора брызнула мне в глаз. Была сильная боль, закрылся даже неповрежденный глаз, и меня, слепого, доставили сначала в больницу, затем домой. Несмотря на несколько неопределенные предсказания врачей о последствиях поражения неизвестным им ртутным препаратом, изъязвление на глазу через несколько дней зажило, и денатурации белка в глазу не произошло.