На качелях XX века
Шрифт:
Запомнился еще случай, относящийся к 1939 или 1940 г. Рано утром, по существу ночью, — звонок, пожар в ИОХе. Мы жили тогда у Курского вокзала. За мной послана машина. Лечу в газике по Земляному Валу, Таганке к Калужской, и картины одна страшней другой возникают в воображении. Въезжаю во двор. Пламени нет. Здание цело. Лишь в одной комнате выбиты окна, и еще не рассеялись остатки дыма. В здании какие-то официальные лица делают свое дело — протоколы и все, что нужно. Звоню домой, успокаиваю Нину Владимировну. Оказалось, выгорел один стол в лаборатории А.Д. Петрова.
Мечта о строительстве нового здания университета стала явью. А.Н. Несмеянов на строительной площадке на Ленинских горах. 1950 г.
ВОЙНА. ПЕРВЫЕ
Начало войны. Эвакуация
Наступило лето 1941 г. Семья моя жила на даче в Соколовой Пустыни на Оке, и я с 1 июля собирался в отпуск, так что в воскресенье 22 июня был дома один (кстати сказать, уже в новой нашей квартире в доме Академии наук на Б. Калужской ул., 1) [225] . Почему-то было включено радио, чего я обычно избегал. И вдруг, как гром среди ясного дня, слова В.М. Молотова [226] о нападении фашистской Германии. Он говорил взволнованно своим низковатым голосом, слегка заикаясь. Выслушав его, я, в жажде что-то делать, отправился в институт, и с дежурными мы стали заклеивать окна крест-накрест полосами бумаги. Занятие, как показал опыт бомбежек, бесполезное, но в ту пору для нас психологически необходимое. Я и ночевать остался в институте, на рассвете увидел в окно какую-то армаду самолетов, которую принял за налет. По-видимому, это были учения.
225
Сейчас — Ленинский проспект, 13 (с 1957 г. Б. Калужская ул. стала частью Ленинского проспекта). Здание в стиле советского ар-деко сооружено по проекту и под руководством A.B. Щусева в 1939 г. Один из старейших домов сталинской эпохи.
226
Молотов Вячеслав Михайлович (настоящая фамилия Скрябин) (1890–1986) — советский политический деятель, глава советского правительства в 1930–1941, нарком и министр иностранных дел (1939–1949, 1953–1956). В 1930-е — начале 1950-х — второй человек в стране после И.В. Сталина. Им визировались после Сталина расстрельные списки.
Через несколько дней Президиум получил решение об эвакуации Академии наук, и я отправил машину за своими в Соколову Пустынь. Мы же всем институтом паковали приборы, реактивы и прочую утварь в ящики. 22 июля, ровно через месяц после начала войны, мы погрузились в вагоны и двинулись в Казань во главе с О.Ю. Шмидтом. Помню приезд среди ночи, размещение в одном из залов Казанского университета, среди уже спящих, затем утром встречу с А.Е. Арбузовым [227] , который вел себя как гостеприимный хозяин, весь погруженный в хлопоты по устройству каждого института и каждого человека.
227
Арбузов Александр Ерминингельдович (1877–1968) — химик-органик, профессор Казанского университета, академик АН СССР, создатель Казанской химической школы фосфороргаников.
ИОХ получил в свое распоряжение старое, «бутлеровское» здание химического факультета и еще маленькое одноэтажное служебное зданьице рядом — «лягушатник». Некоторые лаборатории пришлось разместить в Казанском политехническом институте. И все-таки не хватало лабораторных помещений. Мою семью (Нину Владимировну, Олю, Колю и мою мать) А.Е. Арбузов устроил в квартире Флавицких (Флавицкий был уже старым человеком, сыном профессора-химика Флавицкого), где нам были предоставлены две большие комнаты. Флавицкие «уплотнились» в одну. Благодаря А.Е. Арбузову, оказавшемуся прекрасным организатором и получившему полномочия и от АН СССР, и от местных властей, размещение эвакуированных институтов АН, части ее Президиума и всех ее работников и их семей прошло удивительно гладко и целесообразно.
Надо было развертывать работу. В бутлеровском здании лишь несколько комнат бельэтажа были приспособлены для работы органиков. В большую часть здания предстояло провести воду, стоки и газ. За материалами пришлось командировать в Москву В.А. Целовальникова, а потом, в конце сентября, отправиться и мне.
В Москве все переменилось. Вечером и ночью — полная тьма. Под вечер поднимались серебристые «колбасы» — аэростаты заграждения. Стреляли зенитки, и прорезали тьму светящиеся линии трассирующих пуль, слышались взрывы. Я не мог остановиться в своей квартире, опечатанной и сданной на хранение, и жил в маминой квартире у моего младшего брата Андрея, который еще не эвакуировался с университетом, но был накануне эвакуации.
Одним из уполномоченных Государственного Комитета Обороны (ГКО) по науке был тогда министр высшего образования С.В. Кафтанов [228] . В один из вечеров я довольно долго задержался у него в министерстве на Рождественке, затем поехал в Институт органической химии на Б. Калужскую улицу. Наступил вечер. Грозил комендантский час. У меня не было пропуска, и я уже не мог успеть попасть к Андрею на Ленинградское шоссе. Я отправился на Б. Ордынку, где жила мамина сестра Н.Д. Рудницкая-Моргунова (тетя Наташа) с мужем. Настала кромешная тьма. Я ощупью нашел дом 51, зашел со двора, с черного хода, ощупывая
228
Кафтанов Сергей Васильевич (1905–1978) — физикохимик, государственный деятель. Министр высшего образования СССР (1946–1951), первый зам. министра культуры СССР (1951–1957), председатель Госкомитета по радиовещанию и телевидению при Совмине СССР (1957–1962), ректор МХТИ (1962–1973). Заместитель председателя Комитета по Сталинским премиям.
Сделав в Москве все, что было нужно, вернулись в Казань и в быстром темпе оборудовали институт. Теперь работа могла идти полным ходом. Значительная часть мужчин — сотрудников ИОХа была мобилизована еще в Москве. В Казани ушли на фронт и добровольцы-девушки. Состав сотрудников пополнили за счет членов семей, имеющих подготовку. Конечно, характер работы во многом изменился и приобрел практический, целеустремленный на нужды обороны характер.
Иногда это были наивные искания, такие, как самовозгорающиеся жидкости для борьбы с танками. Чаще это были полезные и нашедшие применение работы, как, например, клей И.Н. Назарова на основе винилацетилена, применявшийся для склейки калибров взамен механического крепления, намертво склеивавший металл и используемый и на авиационных заводах Казани. Сырье для этого продукта, вырабатывавшегося в ИОХе, приходилось везти из Еревана на самолете, что И.Н. Назаров проделывал самолично. В лаборатории М.А. Ильинского над технологией получения тринитробензола — идеального взрывчатого вещества — работал Федоров. Еще пример: «бальзам» Шостаковского, получаемый полимеризацией винилового эфира, оказывал благотворное действие на заживление ран и ожогов. Следующий пример — индикация новых малоизвестных отравляющих веществ, применение которых противником было возможно. За эту работу Р.Х. Фрейдлина была награждена орденом Красной Звезды. Разрабатывались карманные химические грелки и многое другое, полезное для фронта.
В результате самоотверженной работы М.И. Кабачника в заведуемой мной лаборатории наметился исключительно интересный результат, который здесь не место освещать: некоторые фосфорорганические вещества оказывали (уже в виде пара) настолько сильное действие на глаз, что зрачок практически полностью закрывался, и глаз на некоторое время переставал видеть. К исследованию был привлечен А.Г. Гинецинский [229] , работавший в Институте физиологии им. И.П. Павлова под руководством академика Л.А. Орбели [230] . Этот в высшей степени профессиональный физиолог сразу понял механизм действия яда: выключение фермента холинэстеразы и накопление поэтому участвующего в передаче нервного импульса медиатора ацетилхолина, вызывающего сужение зрачка. Вокруг этого вещества продолжались поиски более сильнодействующих, и в 1942 г. было найдено вещество беспрецедентной силы.
229
Гинецинский Александр Григорьевич (1895–1962) — физиолог, член-корреспондент АМН СССР (1946).
230
Орбели Леон (Левон) Абгарович (1882–1958) — физиолог, академик (1935) и вице-президент (1942–1946) АН СССР, академик АН Армении (1943), АМН СССР (1944). Развил новое направление — эволюционную физиологию. Изучал нейрофизиологические механизмы творческой активности, психофизиологические проблемы.
Позднее мы убедились, что примерно по тому же пути шли химики Германии, когда в конце 1944 г. нам был доставлен для исследования шлам из одного, захваченного нашими войсками, немецкого завода. Благодаря предыдущей подготовке и знаниям в этой области М.И. Кабачнику удалось выделить из этой грязи знакомый продукт. В 1942 г. Кабачник и я отправились в Москву сообщать о новом классе опасных веществ. Ранним утром мы прибыли на казанский аэродром. Сели вдвоем в «Дуглас». Это был грузовой самолет — с грузом донорской крови и железа. Задолго до Москвы, на случай нежелательной встречи, стрелок встал к пулемету в турель, и нам были видны только его сапоги. Но предосторожность оказалась излишней. Мы спокойно долетели. Гинецинский прибыл в Москву еще раньше.
Хотя фосфорорганические вещества себя зарекомендовали с лучшей стороны и М.И. Кабачник получил орден Трудового Красного Знамени, а впоследствии и Сталинскую премию I степени, принял нас генерал О., начальник ВХУ, без восторга. Тогда было в моде воззрение, что «артиллерия — бог войны», а генерал О. был артиллерист. «Что ваша химия — повоняет, и все». Но хотя бы присутствовало удовлетворение благодаря тому, что сразу же стали искать и нашли средства защиты и лечения от нового оружия, иначе армия была бы от него беззащитной. Так что, когда впоследствии уже в Москве один из сотрудников Кабачника — Годовиков — отравился и оказался на краю могилы, его удалось спасти новыми антидотами. Тот же О. оказался чрезвычайно подвижным и оживленным, когда наши войска при наступлении (в 1944 году) захватили фашистские снаряды, начиненные фосфорорганическим ядом табун, и обнаружили завод по производству зарина, который, как я уже сказал, Кабачник нашел в шламе с этого завода и в котором узнал старого знакомого.