На корабле утро
Шрифт:
Расселись кто куда хотел. Комлев очутился рядом с почти незнакомым ему полковником войск связи лет шестидесяти пяти.
– Андреич, – представился тот и протянул Комлеву руку. – Юрий Андреич!
– Комлев, – кротко отрекомендовался тот. – Володя.
– Будешь? – Полковник протянул Комлеву фляжку с гравировкой, которая каллиграфически поздравляла «дорогого Юрия Андреевича» с шестидесятилетием от лица «преданных сослуживцев».
– Коньяк? – поинтересовался Комлев.
– Ты пей, пей, за взлет надо!
Комлев пригубил. Влага укусила растрескавшуюся от ветра нижнюю губу, обожгла нёбо и гортань и, наконец, скатилась по пищеводу, оставив после себя сомнительное сивушное послевкусие.
– Импортное что-то? – предположил Комлев.
– Сам гнал! – горделиво отозвался полковник, отчего-то принявший слова Комлева за комплимент. – Из яблок… Только зимние сорта… Самые наилучшие!
– Спасибо… Очень вкусно.
– То-то же, – удовлетворенно кивнул Юрий Андреевич, пряча флягу за пазуху. – На орбите добавим… За Х-матрицу!
Их беседу прервала ожившая внутрикорабельная трансляция.
– Товарищи офицеры! Экипаж яхты «Стрекоза» рад приветствовать вас на борту своего корабля. Цикл подготовки к взлету уже завершен. Просим вас принять предполетное положение. Сейчас опускаем фиксаторы.
Комлев вверил затылок удобному подголовнику и развернул плечи. Из пазов в потолке салона выползла фиксирующая рама и плавно опустилась ему на грудь. Щелчок. Еще два щелчка – это ноги.
– Ты нос почеши, если чешется, – с пылкой отеческой заботливостью сказал Комлеву сосед-полковник. – А то потом на шести g хрен почешешь…
– Шесть g? – вытаращился Комлев.
– А ты думал? Может, и восемь будет!
– Так тут что, дейнекс-камеры нет?
– Конечно, нет! Сам подумай, Володька, куда ее тут лепить? Дефицит места!
– Вот это комфорт…
Не то чтобы Комлев боялся перегрузок. Он их просто не любил. За свою многолетнюю пилотскую карьеру он испытал их столько – установившихся, переменных, предельных, запредельных, отрицательных, тангенциальных, – что, ему казалось, заслужил право не знать перегрузок более четырех g до самой смерти…
– Внимание, начинается подъем стартового моста! – сказали по ВКТ.
Пол встал дыбом – это «Стрекоза» задрала свою глазастую башку.
«Ага… Она еще и стартует по-ракетному… Эх, здравствуй юность», – вздохнул Комлев.
Последний раз он стартовал таким образом еще в Брянском звездоплавательном училище на учебном «Беркуте». «Беркут», разумеется, умел взлетать нормально, с разбега, но у них в программе стояла отработка вертикальных стартов – при помощи ракетных ускорителей, с бетонных столов, все как положено… Чтобы, значит, не расслаблялись…
Яхта приняла возвышение шестьдесят градусов. Но Комлеву с непривычки показалось – все девяносто. Кровь прилила к лицу.
По ВКТ начался предстартовый отсчет.
– Шесть… Пять… Четыре… Три… Два… Один… Поехали!
И началось!
Грохот! Конвульсии! Дрожь! Свист! Жестяной скрежет!
Затем – рывок.
Обещанные шесть g воткнулись железной спицей в мозг, загудели в висках, закружили искристый хоровод перед глазами.
Сорвавшись со стартового моста, «Стрекоза» пробила густые арктические тучи, оставив за собой прореху размером с три «Урала».
Корабль некоторое время набирал высоту, сохраняя стартовый тангаж. Но вот пилоты поставили его на дыбы и «прибавили газу».
Теперь «Стрекоза», зачуяв близкий космос, понеслась к звездам со скоростью четыре километра в секунду.
«Азартные, гады», – не то с одобрением, не то с осуждением подумал Комлев, который, конечно, все эволюции «Стрекозы» дешифровал вестибулярно.
«К чему так рвать? Небось знают, что ресурс у планера еще огромный и бояться нечего…»
Тут же ему вспомнилась давняя ремарка Волохаева, сделанная им еще на «Гусаре», кружившем над «Уралом», – про неких таинственных звездолетчиков, которые со скуки бесятся…
«Вот значит, что это за звездолетчики…»
На орбиту выскочили меньше, чем за минуту.
Сообщив кораблю новую ориентацию, пилоты еще трижды отработали двигателями, переставляя «Стрекозу» на курс к отлетному коридору.
На время наступила невесомость.
В иллюминаторе проплыл темный бок родной планеты – сейчас они болтались где-то над ночной Атлантикой.
Опытный полковник, воспользовавшись передышкой, мгновенно извлек на свет свою «юбилейную» флягу.
Комлев посмотрел на него в тягостном недоумении, которое тот интерпретировал, конечно, по-своему.
– Ты не боись, у меня поилка есть, специально для такого случая.
Он споро прикрутил насадку с трубочкой к горлышку фляги, громко провозгласил «За Х-матрицу!» и втянул изрядную порцию самопального зелья.
Крякнул. Со значением помолчал. Передал флягу Комлеву.
Тот сделал над собой усилие и тоже выпил.
– Ты не переживай, Володька… Нормально идем! – заверил его Юрий Андреевич.
– Да я не переживаю… Я, собственно, пилот-звездолетчик.
Но полковник его не услышал – последние слова Комлева заглушил голос командира «Стрекозы»:
– Выходим на разгонную! Прогноз по входу в Х-матрицу – шестьдесят семь секунд!
Комлев закрыл глаза – он давно подметил, что с закрытыми глазами погружение в Х-небытие чем-то напоминает засыпание, то есть процесс вполне природный. А «напоминает» – это уже в каком-то смысле и «является».
Маршевые дали тягу. Она плавно росла, поднимаясь от единички к семи g.
Комлев вспомнил смуглое, одухотворенное экстазом лицо Любавы с разбегающимися дугами соболиных бровей. Вспомнил гипнотический шум старых грабов за оградой своей дачи на северном склоне горы Ай-Петри… И со спокойным сердцем провалился в искрящую индиговыми фейерверками инофизическую бездну.