На краю бездны
Шрифт:
– Меня зовут амир Аслан, а среди моих людей есть люди, пришедшие из многострадальной Индии, с гор Афганистана, из пустынь Туркестана и из угнетаемого русистами Междуречья. Мне все равно, откуда они пришли, я принимаю всех, кто сведущ в военном искусстве и желает спастись на Страшном суде. Что же касается того, куда мы следуем – мы следуем туда, где находятся русисты, чтобы вступить в бой с ними ради одного из двух, победы или шахады. Признаться, и тебе стоило бы воевать с неверными, а не стоять здесь и не допрашивать брата своего, подозревая в нем дурные намерения.
Вахид решил не связываться с ними – тем более что арабских муджахеддинов было не меньше сорока.
– Аллах да укрепит твои стопы на пути твоем, – пожелал Вахид, отпуская дверь машины.
– Крепко
63
Коран (3:103).
Группа продолжила движение.
Аэропорт «Варамин»
Вечер
Аэропорт «Варамин» был занят боевиками одним из первых, потому что здесь стоял запасной самолет шахиншаха – четырехдвигательный германский «Юнкерс», вроде бы военно-транспортный, но с VIP-салоном. Захватив аэропорт, боевики расстреляли диспетчеров и немногочисленный персонал – тех, кто не успел разбежаться, а потом от избытка чувств открыли огонь по ни в чем не повинной крылатой машине, вымещая на ней всю свою злобу. Сейчас самолет стоял в особом ангаре, он не загорелся, но пострадал изрядно и требовал серьезного ремонта.
После этого началась вакханалия грабежа – больше ни на что у боевиков не хватило ума. Вскрыв все, что только можно вскрыть – а аэропорт использовался в основном для срочных грузовых перевозок по воздуху, – они взяли то немногое, что им показалось ценным, а все остальное подожгли. Ценное они стащили в небольшое здание аэровокзала, создав там своего рода штаб-склад награбленного, туда же стащили все компьютеры с вырванными проводами и прочую технику. Разгромили оборудование в диспетчерской вышке. Они нашли туалет, но тот был со смывом, а они так и не научились им пользоваться. Когда начало переваливаться через край, стали испражняться на пол в туалете, а когда там не осталось места, загадили и другие комнаты…
Иногда ученые задаются вопросом – какая форма правления лучше для страны? По этому поводу разгораются жаркие дебаты, эмоции перехлестывают через край, пишутся статьи в газеты. Почему-то принято думать, что самая лучшая форма правления для страны – демократия. Демос кратос – правление народа, по-гречески. Почему-то, когда люди говорят про демократию и про ее исторические корни, они забывают, что в той же Древней Греции избирательными правами пользовались, по разным оценкам, от одного процента населения до десяти. То есть это никак нельзя называть властью большинства – это власть меньшинства или даже абсолютного меньшинства. Просто правитель здесь получался не единоличный – царь, король, шах, а коллективный, маленький правящий класс, и, наверное, это было правильно. Видимо, древние греки понимали, что правление, исходящее из воли народа, приводит к большой беде. Очень большой беде…
На часах – если это можно было так назвать – стоял молодой часовой по имени Муртаза, ему было всего девятнадцать лет. Он был из Тегерана… верней, не из Тегерана, а из Захедана, персидского захолустья. Так получилось, что строящейся персидской промышленности понадобились рабочие руки, особенно на простые, тяжелые работы типа рытья оросительных каналов. Причем зарплатой привлечь людей было нельзя – в Персии люди очень немобильны, привязаны к родным местам. Шахиншах никогда не отличался деликатностью в решении подобных проблем – молодых людей просто отнимали из семей, перебрасывали в столицу, где были ремесленные училища, или сразу направляли на работы. Платили минимум, но предоставляли для жилья что-то типа казарм и кормили. Кстати, не так плохо кормили, в том числе мясными блюдами, которые в нищем Захедане многие только по праздникам и видывали.
Вот в этой среде – оторванных от дома, брошенных в совершенно непонятную и чуждую им, враждебную среду молодых людей – и находили себе богатый улов ловцы человеческих душ, посланные Махди. Тем более что они владели некоторыми запрещенными психотехниками и гипнозом, а молодые люди были в массе своей очень религиозны, потому что окраины любой страны всегда богобоязненнее центра. Мастера, сами вышедшие из таких же слоев, жестоко издевались над пацанами, ибо нет более злобного хозяина, чем бывший раб, а на Востоке жестокость – вообще изощренна и безгранична. А посланцы Махди объясняли, что как только Махди выйдет из сокрытия – все будет общим, и все будут молиться Аллаху, и никто не посмеет надсмехаться и издеваться над братьями своими. Когда началось – а началось без них, это был успешно завершившийся, но очень тщательно подготовленный военный заговор, – они тоже выступили. Им дали оружие, они столкнули в оросительные каналы и перебили всех мастеров и инженеров, пусть среди инженеров были и русские, и вели себя инженеры не так, как мастера, они были образованными и не унижали рабочих. Просто в пацанах, за время их пребывания вне семьи, взрастили одновременно и коллективизм, потому что работу надо делать вместе, они трудились каждый день и становились единым организмом, – и ненависть. Ненависть ко всем, кто выше их, ненависть к тому, чему их не научили, к тому, что они не могут освоить. Вот этим пацанам, необразованным, темным и страшным в своей тупой злобе, дали оружие и сказали – можно! И они пошли убивать.
Их нельзя осуждать. Нельзя осуждать собаку, которая не прошла курс дрессировки, не послушалась хозяина и кого-то укусила. Нельзя осуждать пацанов, оторванных от семьи, которых ничему не научили, даже не попытались дать какое-то образование, а просто заставили их работать, подобно рабам. Стоит ли осуждать их за то, что они ворвались в город Тегеран, довольно европеизированный, и принялись… даже не грабить, больше поджигать. Они строили водоводы, канализацию и оросительные каналы для жителей этого города, и получалось, что жители этого города эксплуатировали их. А теперь им дали оружие и волю, и они убивали жителей этого города по праву сильного и вооруженного, и уничтожали все, что не могли понять и что могли использовать потом против них. Именно они приняли основной удар окруженных в городе частей Гвардии Бессмертных и погибали, отдавая за гвардейца по пять, десять, даже двадцать своих жизней. Они поверили Махди, и Махди не солгал – он вернул им свободу и страну, в которой они жили. Теперь Махди сказал, что на севере и западе лежат богатейшие земли, и если они пойдут туда, эти земли покорятся им.
Они не знали ничего о русских, о том, что русские сильны и не привыкли отступать. Махди это знал и планировал использовать их, как таран, бросив потом на обессиленных русских перешедшие на его сторону полицейские и жандармские части, нанося при необходимости и ядерные удары по обороняющимся. Махди лгал, но он лгал умело, искусно – и ему верили…
Муртаза с автоматом, из которого он знал только один вид огня – длинными очередями, – стоял у башни диспетчерского центра в наказание – что-то не понравилось эмиру, и он отправил его сюда на всю ночь. Он был таким же, как все, ничем не отличался, он даже не знал, почему вместо того, чтобы воевать, они находятся здесь, он знал только то, что все неверные враги и их надо убивать. Вот и все…
Но те, кто выступил ему навстречу из темноты, не были неверными.
Этих двоих – они шли от ангаров – он заметил тогда, когда они пошли совсем близко, потому что одежда на них была черной. Это была одежда мусульман, он видел такую. На каждом из спокойно идущих к нему – они не бежали, не пытались на него напасть – людей была черная чалма. У одного из них за спиной висела длинная винтовка.
– Аллах Акбар! – крикнул один из них, когда Муртаза задергался, попытался взять на изготовку автомат.