На краю одиночества
Шрифт:
И тени на окне.
И само окно, прикрытое снегом.
– И представляешь, эта сволочь заявила, что я должна отправиться в Петергоф и там найти себе мужа…
– А ты?
– Кинула в него вазой. И попала… голову разбила. Идиот. Разве можно так женщину злить?
Ольга упала в кресло и вытянула ноги. Отвернулась.
– И вообще… я его больше не люблю. И действительно уеду. Завтра же… возьму и… – она махнула рукой, но тут же спохватилась. – Нет… не завтра же… завтра у меня контрольная. То
– Важно.
Сегодня Анне было особенно легко соглашаться. А шкатулка, та самая, подаренная Глебом в поезде, вновь зазвенела хрустальными колокольчиками. И вот как выходит, что мелодия простенькая, но не надоедает?
– И я им говорю… бестолочи, – Ольга всхлипнула и мазнула рукой по носу. – На каникулах поеду… и найду себе мужа. Я… я может, нормальной жизни хочу, чтобы дом свой. Чтобы семья. Я ведь живая все-таки. Скажи?
– Живая, – подтвердила Анна.
– А он… он бессердечная скотина…
…ночью бессердечная скотина полезет по водосточной трубе извиняться и свалится, причем на редкость неудачно. Оказывается, что тьма не способна защитить от перелома со смещением.
– Это тебя Боженька наказал, – заявит Ольга, подкрепив слова затрещиной. И тут же раскается, разревется от жалости…
…или в силу нынешнего положения, которое делало ее чересчур уж эмоциональной.
Но это будет потом.
А пока…
– Я останусь тут? – Ольга выбралась из кресла. – С тобой все в порядке?
– В полном.
Анна закрыла шкатулку.
Просто… странно.
…часы внизу отбивают полночь. Их Глеб восстановил. Нашел где-то на чердаке дома, куда спрятали кучу самых странных вещей, и восстановил.
Как и то зеркало, которое показывало Анну, но…
…слегка неправильной?
Невозможной?
Она повернулась одним боком, прижав руки к животу, затаилась, опасаясь, что та искра, которую Анна к величайшему своему удивлению ощутила внутри, вдруг исчезла.
Погасла.
Или… просто показалось?
Показалось.
Или нет?
Если закрыть глаза. Если прислушаться к себе, если…
…все равно невозможно.
И все-таки?
Искра была, крохотная совсем, почти неразличимая. И стоило ли говорить о ней? Или… рано пока? Пожалуй, что рано. Если и зажглась искра, то это еще не значит, что у нее получится задержаться в этом мире. Но завтра… да, определенно, завтра Анна заглянет в школу.
Отыщет кахри.
И заглянет в нечеловечески светлые глаза.
…а заодно проверит, как там Богдан с неловкой его влюбленностью, которая, быть может, пройдет, потому как мальчик еще юн, а может, и не пройдет.
С любовью сложно знать наверняка.
…и Арвис, который нарочито игнорировал соплеменницу.
…сама она, слишком уж
Игнат.
Илья, пойманный прошлым вечером на станции. И ладно бы просто пойманный, так ведь с полудюжиной кошельков, в которых ему виделось обеспечение собственного светлого, незапятнанного светскою наукой, будущего.
…Янек, все же сумевший списаться с матерью, и на том, кажется, успокоившийся.
Курц.
Анна повернулась другим боком, убеждаясь, что тут странное положение ее ничуть не более заметно. Пока во всяком случае. И вдруг осознала, что понятия не имеет, когда вообще становится видно. Говорят, что у худых раньше. А Анна худа.
Не чересчур ли?
– Ты прекрасна, как ни посмотри, – Глеб просто обнял ее и поцеловал в щеку. Он принес с собой запах вьюги и немного снега, который стремительно растаял.
Холод.
И тепло.
– Как Земляной?
– В очередной раз глубоко раскаивается. А еще уверен, что, если он ничего не сделает, то Ольга сбежит… я с трудом отговорил его от кражи.
– Чего?
– Кого. Ольги. Мне почему-то идея украсть и запереть ее в доме не показалось удачной. Тем более в том доме не слишком-то чисто. Да и поварихи нет. А голодная женщина, как показывает опыт, не слишком склонна к прощению.
– Пусть он на ней женится.
– Он боится.
– Тогда пускай не женится, – Анна оперлась на мужа, мучаясь желанием сказать и одновременно страхом.
– Он тоже боится. Ей надоест, и Ольга уедет.
– Уедет. На каникулах. И выйдет замуж. Так и передай.
– Хорошо, – он коснулся губами шеи. – Передам… и напомню, что убивать чужих мужей незаконно… хотя… у Земляных привилегии. А давай ты ему просто прикажешь?
Анна улыбнулась.
Себе и своему отражению.
Она скажет.
Позже.
Когда заглянет в светлые глаза кахри и убедится, что ошибки нет.
Метель играла.
Новорожденная, сплетенная из колючего снега и колючего же ветра, она только-только входила в полную силу. Метель трогала ветви елей, пробуя их на прочность, когтистой лапой касалась сосен, и обындевевшая кора их звенела.
Ма-атаги-ал-лоси присел на поляне.
Он с немалым наслаждением избавился от одежды, которую люди находили отчего-то обязательной, и метель поспешила к новой игрушке. Тонкие иглы льда рисовали на посиневшей коже один узор за другим, рассказывая о том, что было.
И будет.
Некоторое время он слушал, а после, когда устал, – не от метели, она, как многие дети, была игрива, – но от уравновешенности здешнего мира, нарушать которое Ма-атаги-ал-лоси не имел права, он достал ледяную флейту.