На крыше мира
Шрифт:
— Перестаньте… Хорошо, я приду, — прошептала Ирина. Она сама не знала, как это получилось, что она ответила согласием на его просьбу.
Аксинья Ивановна, внимательно посмотрев на них, заговорила о делах своей столовой.
Через день Ирина зашла. Но не одна, а с Сережей- Чернов с легкой укоризной посмотрел на нее.
Разговаривать пришлось, главным образом, с Сережей, так как у мальчика всегда было о чем поговорить. Улучив минуту, когда он занялся журналом, Чернов сказал:
— Вы стали мне необходимы. Ирина… Я просто не могу без вас…
Она испуганно откинулась на спинку стула,
— Нет!
Владимир Константинович долго смотрел на нее и молчал.
— Я понимаю вас… Ирина Васильевна, — грустно сказал он наконец.
Но Чернов не понял ее. Она сама не понимала себя. Вернувшись домой, Ирина в смятении долго сидела на скамеечке у печки — единственном месте, где можно было согреться в их комнате. Мало-помалу определилось решение. К Чернову она больше не пойдет. Ей не нужно ходить туда, потому что… потому что он любит ее, а она-., она тоже может… Нет, это неправда! Она просто испытывает сочувствие к этому одинокому, грустному человеку. Какая у него жена? Говорят, красивая. Но она, кажется, не любит его. Об этом тоже говорят здесь. Поэтому он так одинок. Но всё равно. У него есть семья, дочь. Вернется жена и они опять будут вместе. Мало ли чего не бывает в семье. И зачем ей думать о человеке, которого она знает всего четыре месяца?
Ирина никак не могла согреться, куталась в платок и подбрасывала дрова в печку.
Разве после того горя, которое ей принесла гибель мужа, она может думать о ком-нибудь другом? Она любила Николая. «И разве так бывает, что после одной любви приходит другая? Разве так бывает?» — шептала Ирина, глядя в озаренную красным пламенем дверцу. И ей вспомнились стихи одного поэта:
«Не всегда иди навстречу счастью…»
Дня через три после посещения Ирины Владимир Константинович сделал попытку выйти из дому, но почувствовал в коленях страшную слабость. Досадуя, он сел перечитывать старые газеты. Потом подошел к окну. Из окна было хорошо видно дорогу, которая терялась за крутым и высоким выступом горы. Дальше, над безмолвным простором долины, белели остроконечные пики Заалайского хребта. Над ними проносились легкие перистые облака.
«Эх, и красив же наш Памир! Суровый и величественный горный край…» — с восхищением подумал Чернов.
Перед окном появился Сережа на лыжах, с палкой в руке, за конец которой ухватился зубами пес Нерон, таща мальчика за собой. Следом за Сережей на лыжах шагал Чен. Они оба громко смеялись.
Владимир Константинович постучал в окно. Сережа подбежал, прижался лицом к стеклу, смешно приплюснул нос.
— Сережа! Может, в шахматы сыграем, а?
Сережа мигом отпрянул от окна и через минуту оба мальчика уже возились в прихожей, ставя в угол палки и лыжи. Нерон прыгал на крыльце и царапал лапами дверь.
— Что же ты, брат, так долго не приходил? — полушутя упрекнул Владимир Константинович Сережу.
— А мы же с мамой недавно были у вас.
— А как твои дела, Чен?
Мальчик посмотрел на Сережу и застенчиво улыбнулся.
— Хорошо, — ответил он.
Они втроем вошли в спальню и устроились за письменным столом. Сережа и Чернов играли в шахматы. Чен, приоткрыв рот, с увлечением следил за каждым ходом. Он еще только постигал эту сложную игру.
— А сегодня по радио передавали, что наши здорово фашистов бьют! Под Новороссийском, — передвигая пешку, сообщил Сережа. — Скоро Кубань освободят и мы уедем.
Чернов взялся за фигуру да так и застыл.
— Как это — уедем?
— Так, уедем. Поездом. Потом — пароходом!
— Это кто же сказал? Что ты выдумываешь?
— Мама бабушке говорила. В Пятигорск, к тете Дуне поедем.
Мама говорила?
— Ага.
Владимир Константинович сделал неверный ход.
— Шах королю, — услышал он голос Сережи.
Шах? Погоди… мы сейчас вот сюда его…
Куда? Вам же мат! — торжествующе воскликнул Сережа.
Да, брат, выходит, мат… — грустно согласился Владимир Константинович, думая совсем о другом.
— Если хотите, можете переходить, — великодушно предложил Сережа.
— Нет уж. Не всякую ошибку исправишь…
«Не всякую ошибку исправишь», — повторял он, расхаживая по комнате, когда мальчики ушли.
Как он сразу не понял, что глубоко безразличен ей? Просто, она была по-женски мягка и ласкова с ним. Пожалела заброшенного мужа, связала перчатки… А теперь собирается уезжать. Ну, что ж… Довольно об этом думать.
Но он ходил и ходил по комнате и, забыв о своем решении — не думать, всё думал о женщине, которая принесла в его жизнь то, чего он страстно всегда желал и чего так не-хватало ему до сих пор…
КОЗЫРЬ ДЖАБАРА
По предложению капитана Мороза Чернов предоставил Прокопычу отпуск. И без того не находя себе места от гнетущей тоски по своем погибшем друге, тот теперь не знал, как убить время. Целыми днями старик стал пропадать в горах, на охоте. Стрелок он был не ахти какой и долго никакой дичи не приносил. В общежитии, где он ночевал, подшучивали: «Где же добыча, Прокопыч? Или пасется еще?»
В один из таких охотничьих дней за Прокопычем увязался Пулат.
— Возьми с собой. Побродить охота.
Каменщик, скрепя сердце, согласился. Почти полдороги молчал. Но разве с Пулатом будешь молчать, когда он, как девушка, раскрасневшись от мороза, блестя глазами, без умолку говорит, смеется, пристает с вопросами.
Мало-помалу Прокопыч отошел, разговорился и к концу дня был даже доволен своим спутником. Сверх ожидания, старик нашел в Пулате внимательного слушателя, веселого собеседника, хорошего товарища, и на следующий день сам предложил ему идти вместе охотиться.
Теперь объектом для шуток стал Пулат, но он не обижался, наоборот, сам смеялся вместе с товарищами.
— Ладно, ладно, подождите, подстрелим зверя…
Так они несколько раз вдвоем ходили в горы.
Пулат обратил внимание на то, что Прокопыч всегда ходит одним путем и кружил почти в одних и тех же местах. С крутого склона, на который они поднимались, была видна ферма и дорога, идущая к ней. Пулат спросил об этом Прокопыча и своим вопросом страшно рассердил старика.
— Это не твоего ума дело! Природа мне здесь нравится. Хочешь со мной ходить — помалкивай. Пустых вопросов не терплю.