На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986
Шрифт:
Сталин прикрывал массовые расстрелы героическими полетами Валерия Чкалова и Валентины Гризодубовой. Сурков решил шагнуть дальше. Задымить сгоревшим небесным спутником погром на земле…
В России сурковское усердие вызвало брезгливую улыбку.
Кто не читал Дудинцева? Разве книга его о технической отсталости? Она — о перерождении власти, всех этих дроздовых, шутиковых, авдиевых, сурковых…
О крахе идей… Этим и только этим опасна книга новому классу, или «партийному дворянству», как костят на Руси привилегированное сословие.
Затравив насмерть талантливого Марка Щеглова,
Помню, он назвал эти любимые несколькими поколениями книги «Путешествием Остапа Бендера по стране дураков».
Я не знаю, впрочем, ни одной талантливой книги, на которую не кидался бы в те годы овчаркой Алексей Сурков. Рвал в клочья писателей не за страх, а за совесть, мстил талантам за свое творческое бесплодие.
Неправленые, откровенные стенограммы 56-го года, с которыми мне в свое время удалось познакомиться, уж неоспоримо свидетельствуют о том, с кем мы имеем дело.
«У нас в русской литературе возникло очень деликатное явление, не возникающее ни в одной организации мира. Если взять московскую организацию, то в ней 40 с лишним процентов писателей, не русских по крови(!). При проверке выяснилось — 21 процент. — Г. С.). Тут в таких вещах, как литература, искусство, есть некоторые тонкости. Здесь не идет речь о расизме (!)… Это не для доклада, но эти вещи, о которых я хотел сказать и которые очень болезненно нами чувствуются…»
«Нами» — это Хрущевым, разумеется: на чьей телеге едешь, того песни поешь…
«…У нас часто из-за этого положения выветривается русский национальный элемент в языке, в образном строе. И особенно это отражается в том обстоятельстве, что не русские по крови люди целиком занимаются переводами на русский язык в области поэзии… (Бедные Ахматова, Заболоцкий — их-то за что?! — Г. С.) Я не такой умный и разносторонний человек, чтобы все найти (?!), но я могу сказать, что чувствую…
… У нас есть много разговоров между людьми, — продолжает Сурков, — что в США есть духовная жизнь, а у нас нет, хотя эти пошляки обывательские (?!) не знают, что в США отсюда и досюда есть границы более жесткие, чем у нас, что Говарда Фаста не запрещают, но ему создают такие условия существования, что его книги физически почти никто не читает». (Какой самобытный и образный язык у русского по крови. — Г. С.)
Но особенно самобытен и народен Сурков, когда отталкивает Михаила Шолохова, претендента на его. Суркова, роль пустого сердца:
«… Нужно… чтобы партия литературе верила, что литература может быть хорошим помощником партии, а что это не собрание мертвых душ, что это не собрание хвастунов, и чья бы корова мычала, а Михаила Александровича молчала, так как он сам залез в казну на 300 тысяч целковых…»
Не от себя говорит Алексей Сурков — это уж точно, коль грозится — ни много ни мало! — даже разогнать Союз писателей СССР, если он не утихнет.
«…Выступает Николай Б. и начинает Фадеева поносить и меня учить, как будто он в литературе Толстой, а я извозчик с Тверской улицы… Нам на следующем пленуме Союза писателей придется
Александр Твардовский назвал тогда Суркова гиеной в сиропе. IV Ненавидел его всю жизнь. Когда Твардовский умер, его семья просила Суркова не скорбеть над гробом…
Увы, все шло… по предсказанию покойного Юзовского. Выступал Сурков у гроба Твардовского. Протягивал к гробу свои белые пролетарские руки.
Несколько человек поднялись и вышли. Не вынес кощунства и Солженицын, сидевший в зале, возле вдовы Твардовского.
«…А вот вся почетная дюжина секретиариата вывалила на сцену. В почетном карауле те самые мертвообрюзгшие, кто с улюлюканьем травили его. Это давно у нас так, это с Пушкина; именно в руки недругов попадает умерший поэт. И расторопно распоряжаются телом, вывертываются в бойких речах».
Есть ли какая-либо закономерность в том, что правофланговыми карателей-автоматчиков неизменно становились то бывший поэт, то бездарные драматурги типа Софронова?..
Неужели власть даже и не пыталась опереться на таланты? Хватала тех, кто под рукой?
Ничего подобного! ЦК понимал, что бездарям никто не верит. Знал, в частности, что последователей Суркова в литинституте окрестили «сурковой массой».
И долгие годы искало мэтра, авторитет, талант, который помог бы набросить на литературу намордник…
Первый, кого после войны пытались приобщить к карателям, был… кто бы вы думали?.. Борис Пастернак. Это было вскоре после опубликования государственных пасквилей на Зощенко и Ахматову… В доме Пастернака появились тогда никому не известные вежливые мужчины с военной выправкой в штатском и от имени правительства попросили Бориса Леонидовича выступить против Анны Ахматовой, заклеймить позором ее «антинародную поэзию».
Борис Леонидович испуганно замахал руками:
— Что вы?! Что вы?! Мы с ней друзья! Старые!.. — Он еще долго что-то говорил, и тогда один из государственных мужей сказал, вставая, холодно и угрожающе:
Между прочим, ваши стихи тоже непонятны народу…
— Правильно! Правильно! — обрадованно вскричал Пастернак. — Это еще ваш Троцкий говорил!..
Больше Пастернака не трогали. Передали заботу о нем… все тому же безотказному Алексею Суркову, который вскоре и выступил с разгромной статьей, уличая Пастернака в чужеродности и процитировав, для пущей убедительности, известные пастернаковские строки:
В кашне, ладонью заслонясь, Сквозь фортку крикну детворе: «Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?..»В тот день, когда появилась в «Правде» эта сурковская статья, пожалуй, впервые для нашего поколения обнажилось полное сращивание аппарата КГБ и Союза писателей СССР. У нас начало складываться убеждение, что это вообще одно и то же учреждение, только отделы разные.
Возьмите любой праздничный номер «Литературной газеты», взгляните на портреты литераторов, ставших, по выражению Галича, первачами. На чудовищно раздутую физиономию Софронова-Геринга. На высохшее мертвое лицо Федина.