На моей планете сегодня дождливо
Шрифт:
Рома не хочет даже снять куртку, чтобы выпить со мной чаю. Он зовет вернуться к остальным или собирается уйти один, если я решу остаться. А у меня уже нет сил, чтобы придумывать поводы! В обморок, что ли, упасть, чтоб у него совесть какая проснулась? Вместо этого я обнимаю его, он замирает сначала, а потом крепко-крепко прижимает меня к себе:
— Кира, а ты веришь в судьбу?
Я не знаю, что ответить. И он все же уходит. Я потом долго еще буду размышлять над этим глупым вопросом. И над его шантажом. И над тем, что я, кажется, согласна на любые его условия и даже определения. Вот только признать это прямо как-то… стыдно, что ли. Разве не он должен бегать за мной и заглядывать с надеждой в глаза? Почему я-то оказалась в этой незавидной роли?
У меня уходят почти сутки на то, чтобы многое в себе исследовать и понять. Влюбленность это или нет — неважно; важно, что я хочу только его, только с ним, и желательно — до гробовой доски. Но поведение его, на мой субъективный вкус, достойно тщательного порицания! Ну зачем мучить меня, если сразу понял, что я согласна на то, чтобы меня ласково нежить? Решаю начать войну — кто кого сможет игнорировать успешнее. Ха-ха, бойся меня, воинственную, негодяй хладнокровный! Тут же отказываюсь от этой мысли, понимая, кто выйдет победителем.
К счастью, ближе к вечеру он звонит сам.
— Наши все в клуб собираются. Пойдем?
Звучит почти как приглашение на свидание. Придется согласиться скрепя сердце.
— Пойдем. Заедешь? — улыбаюсь от уха до уха.
— Заеду, — кажется, он тоже.
Мы беремся за руки, как только выходим из машины. Синхронно, победителя тут уж никак не выявить. Сидим рядом, не отстраняясь друг от друга даже на сантиметр. Рома не собирается пить — он за рулем. Я не собираюсь пить — меня и без того куда-то несет.
Он расцепляет наши руки только для того, чтобы обнять меня сзади, заставить облокотиться на него. Кладет подбородок мне на плечо. Да, ты прав, так еще лучше. Закрываю глаза, тону в удовольствии. Жмусь еще ближе, отмечая, что сердце его бьется слишком сильно.
Поворачиваю голову, чтобы шепнуть ему на ухо нечто очень важное. Но он опережает:
— К черту все! Поехали уже?
Вместо ответа касаюсь своими губами его.
Рома нервничает. Мне нравится, как он обычно водит — всегда спокойно, уверенно, но сейчас он ощутимо нервничает.
Он снимает с меня одежду, сдерживаясь — это видно по тому, что его руки едва заметно дрожат. Я сама тянусь к нему за поцелуем, он отвечает — сначала слишком бережно, но потом задыхается в порыве. Теперь меня жалеть не собираются. Смеюсь от облегчения, подхваченная на руки.
Знаю, что ему нравится, но сегодня мне лучше не рыпаться. Он и без того теряет контроль, слишком долго терпел этот голод. Сам заставляет себя останавливаться, ласково гладит меня, целует, но потом не выдерживает и снова срывается, буквально сминая мое тело ладонями. Я же просто целую куда придется, зарываюсь пальцами в его волосы и жмурюсь, как довольная кошка.
— Кир, — целует шею, прикусывает кожу, дышит рвано. — Ты… если вдруг сомневаешься, то скажи…
Как можно быть таким идиотом, а? Отвечаю, хотя говорить сейчас хочется меньше всего:
— Если прямо сейчас ты не сделаешь это со мной, тогда я это сделаю с тобой.
Смотрит в глаза, потом в стену — размышляет, наверное, взвешивает варианты. Потом пожимает плечами и делает уверенный выбор, вновь проникая в мой рот языком. Я готова стонать в голос только от этого. Ну, а уж когда он наконец-то тянет мои бедра на себя, то уже даже сдерживаться не пытаюсь. Входит так тесно, порывисто — замираю от переполняющих ощущений. Рома целует меня теперь спокойнее, будто утихомиривая самого себя, но от его движений внутри напряжение только нарастает. Теперь уже я прикусываю его кожу на шее, не убираю руки с затылка, чтобы прижимать к себе ближе. Где были мои мозги в тот момент, когда я считала, что мне это не нужно? Сильнее, Ром, не жалей меня, мы наконец-то оба не притворяемся. Только бы не задохнуться, только бы нацеловаться. Стону его именем, судорожно выгибаюсь навстречу. Сжимаюсь, но не могу затихнуть даже после оргазма. Только еще крепче впечатываю его в себя. Пусть держит, пусть всегда меня держит в руках.
Меня будит знакомая мелодия. Не открывая глаз, тяну руку.
— Ты у Киры, да? — трубка говорит громко Денисовым голосом. — Отец звонил, зовут к себе сегодня. Поедешь?
— Только при условии, что мама воздержится от ее жуткого рагу, — зеваю. — Я предыдущее неделю переваривал… Подхвачу тебя на Платонова в… — вздрагиваю, вдруг поняв, что сказано это было женским голосом…
Подскакиваю на месте, в ужасе отключаю вызов — Денис там, наверное, в обмороке — и поворачиваюсь к Роме. Если бы судьба существовала, то он бы сейчас спал, а не смотрел на меня с таким видом, будто я только что всадила ему нож в глаз и трижды провернула, злобно хихикая. Боюсь шелохнуться, боюсь даже думать.
— Мамино рагу мне тоже снилось?
Молчу.
— Как часто ты была во мне, говоришь?
Молчу.
Садится, на пару секунд с силой прижимает ладони к глазам, трясет головой.
— Как часто? — громче, выдавая раздражение.
— Постоянно, — понимаю, что врать теперь уже поздно.
Смотрит рассеянно вперед, выдыхает, нервно усмехается. Даю время на осмысление. К тому же все равно не знаю, что сказать.
Когда он уходит, пытаюсь остановить, но понимаю, что зря. Роме это просто надо принять, а на это требуется время. «Мне есть чего стесняться?» — спрашивает, наверное, он сам себя. «А-а… Э-э… Кхм… С чего начать?» — сам себе и отвечает.
Через полчаса набираю его номер. Впустую.
Через два часа начинаю думать, что это может быть конец всему. Готова признаваться ему в любви, в чем угодно, лишь бы он забыл о том, что узнал! У Ромы очень сложная психология, он способен многие вещи перенести легко или задвинуть их за задний план, но такое, как оказалось, даже ему не под силу.
Через пять часов, после очередной безуспешной попытки дозвониться, кидаю сообщение: «Знаешь что, психиатр, давай-ка дуй обратно! Ты обязан дать мне возможность извиниться, что не рассказала сразу. И обязан меня простить, понял?».
Через шесть часов новое: «Я беременна! Поторопись, а то не успеешь — мне уже через девять месяцев рожать!».
Через десять часов: «Ром, ты мне нужен больше, чем я сама себе нужна».
Через десять часов и тридцать минут: «Я пошла в овраг! Серьезно!».
В ответ лишь глупое ничего.
Через сутки слышу стук в дверь. Мчусь, стараясь опередить время хоть на доли секунды. Стоит на пороге уставший, улыбается:
— Там снег пошел.
Знаю, видела, когда гуляла утром с собакой. Небо будто тужилось, тужилось несколько дней и наконец-то расщедрилось на мохнатые белоснежные хлопья. А сейчас жмусь к нему, пытаясь не расплакаться. На моей планете сегодня полный порядок. На моей планете сегодня снежно.