На нашей улице
Шрифт:
– Танька, всё равно пахнет керосином. Не выветрилось. Дома оставайся, а мне на работу пора.
Девочка выскочила из-за стола и побежала в свою комнату, грохнув дверью.
До обеда она просидела с книжкой, в сотый раз перечитывая «Джейн Эйр». Настроение было тягучее как кисель. После шестого урока Тане позвонил Стасов и тяжело засопел в трубку. Взял такую привычку: звонить и молчать. Разве так за девушками ухаживают? Таня сказала в потрескивающую тишину: «Я простудилась, Стасов, дня три посижу дома, буду горло полоскать, ноги парить. А ты вот не парься», – и повесила трубку.
Около трёх в окошко постучали. Таня выглянула в
Таня вышла за двор, закипая от невысказанной обиды. Вот теперь-то она обрушится на Сафьянову со всеми обвинениями, и даже ударит её.
Сафьянова была такая жалкая в старушечьем застиранном платье не по размеру. Его надорванный карман висел уголком, а из кармана торчал носовой платок, далёкий от свежести. Сафьянова стащила с головы нелепый платок и заплакала.
– Бабка о… о… обрила…
Неожиданно почувствовав нелепое родство и общее страдание, девочки обнялись и сели на скамейку.
С этого дня Сафьянова стала каждый день приходить к Тане делать уроки, потому что явиться в школу безволосой не могла. Учителя, видимо, знали, что случилось, и не спрашивали о ней. А ученики даже не замечали, что Крысы нет в школе. Волосы у Сафьяновой не отросли даже к выпускному. Голова покрылась почти прозрачным ёжиком. Неровным и пахнущим какой-то медицинской пакостью.
Таня замечала за собой, что ненависть к этой девчонке ушла, и сама Таня даже ждёт вечера, когда Сафьянова придёт со своими тетрадками, и они будут вместе мучить квадратные уравнения и нелинейные функции. Продвигались к концу учебника алгебры плохо. Одна объясняла, а вторая прилежно слушала, листала книгу, пыталась что-то писать в тетради, но в итоге всё сводилось к простому переписыванию решённого Таней на черновике. Физика тоже сопротивлялась, оставаясь непознанной волшебной сферой. Ток исчезал, если из розетки выдёргивали штепсель, и никак не хотел облачаться в формулу закона Ома. Проще было с устными предметами, хотя грамотность страдала. Сафьянова чутко улавливала смысл написанного и, читая отрывки «Детства» Горького, заливалась простодушными слезами и даже сжимала кулаки. Она примитивно и по-детски судила обо всём, чем удивляла Таню.
Сушкова отдалилась от бывшей подруги, словно подозревая о постыдном секрете Тани, и стала заносчивой. Стасов перестал вздыхать в трубку, и однажды Таня увидела, что Сушкова и Стасов ушли с урока физкультуры, обнявшись за плечи. Это было неслыханное предательство.
Сафьянова, впрочем, не удивилась поведанной ей новости. «Мы часто не те, чем кажемся», – изрекла она, и Таня неожиданно решила для себя не страдать о двойной потере.
Так продолжалось до конца мая, потом экзамены были благополучно сданы, и Сафьянова попрощалась со школой. Таня и Сушкова почти помирились и благополучно сдали экзамены. Таня чуть лучше, благодаря постоянным повторениям, Сушкова – чуть хуже. Сафьяновой выдали справку вместо аттестата.
Долгожданный выпускной прошёл без неё.
Наутро после прощального праздника, вытащив из залакированных локонов последние шпильки и затерявшийся цветок жасмина, Таня выглянула в палисадник. Почему-то ей хотелось, чтобы Сафьянова пришла. Но её не было.
В соседней комнате что-то бурчал себе под нос отец. Он пришёл накануне на выпускной вечер, и привёл Таню
Таня хмыкнула, чувствуя мстительную радость. Она не знала, что там произошло у отца с его новой пассией, но была довольна, что тот ночевал дома. Мама тоже ничего не спросила у него, только кинула на диван плед и подушку. Наутро, не дожидаясь сонь, пожарила оладьи, сложила их в глубокую миску и ушла в контору. Только надела новые туфли на каблуках и повязала голубую газовую косынку. Чтобы бывший муж видел, кого он просвистел.
Пока Таня отмывала и расчёсывала локоны после дичайшего издевательства парикмахеров, отец смущённо жевал оладьи и пил кофе. Таня чмокнула его в щеку, быстренько просушила волосы феном и пошла на Крутой переулок. Она знала, что её тайная подруга, наверняка ждёт её с рассказом о выпускном вечере.
Шумная Ленинская заканчивалась поворотом к погосту. Старая ограда кладбища, на котором почти никого не хоронили, кособоко надвигалась на тропинку. Захоронения были скрыты за тонкими стволами американского клёна. Он заполонил собой всё свободное пространство и потеснил берёзы и тополя, которые раньше в избытке сажали как естественную преграду. Всё засохло и захирело, только этот наглец царствовал в захолустье. Все домишки переулка обветшали, ведь их построили сразу после войны. Пятистенки, обитые крашеной «бумагой» жались друг к другу, а длинные узкие огороды спускались к реке. С краю должен был стоять дом Сафьяновых, но Таня его не обнаружила. Словно его и не было. В недоумении девчонка озиралась по сторонам! Она ходила в школу мимо этого переулка каждый день, и возвращалась той же дорогой, сворачивая на свою улицу. И всякий раз она видела дом Крысы с разбитой скамейкой, на которой валялся дед Егорыч. Почему же теперь переулок заканчивался крейдяной сутулой хатой, разгороженной с двух сторон? Дальше шла чахлая поросль того же американского клёна, сквозь которую можно было спуститься к ручью.
Покрутившись на месте, Таня растерялась. Куда же идти теперь? Не заблудилась ли она? Нет, если оглянуться, то хорошо видно конец переулка, и поворот на Ленинскую. Слышен шум машин, которые всегда снуют в сторону кирпичного завода. Где же дом Сафьяновых? И спросить некого.
Таня ничего не придумала, как прийти в школу. С нарастающим страхом она вошла в медицинский пункт. Севна-Мосевна заполняла какие-то журналы. Таня села рядом с ней и тихо поздоровалась. Медсестра улыбнулась и спросила: «Ну, наплясались вчера? Наверное, ноги гудят?» Таня покачала головой. Постепенно к ней приходило сознание непоправимой потери, страшная догадка о случившемся.
– Скажите, если у меня галлюцинации, то меня запрут в дурдом? Я там останусь навсегда?
Севна-Мосевна вскочила и, обежав вокруг стола, наклонилась над сидящей Таней, взяла в ладони её хрупкое личико и зашептала:
– Что ты, что ты, девочка! Ну, какие галлюцинации? Отдохни, не выдумывай. Наверное, вчера за туалетами красненького выпили втихаря? Ой, дурочки, ой, дурочки…
Таня высвободилась из объятий испуганной Севны-Мосевны, рассеянно похлопала её по плечу и пошла по коридору. Севна-Мосевна выглянула из кабинета и проследила взглядом за девушкой, пока та не вошла в учительскую. В опустевшей комнате физрук увлечённо чистил ногти. Он косо посмотрел на Таню и буркнул: