На острове нелетная погода
Шрифт:
Я не ошибался: Ганжа не из тех, кто легко отказывается от своих убеждений.
— Это верно, — сказал я. — Мой дедушка, когда занедужил, на соленый огурец грешил. Потом, после вскрытия, оказалось, не ошибся: желудок у него был как папиросная бумага.
— Отсюда мораль?
— Огурец — вредный продукт.
— Философ, — грустно ухмыльнулся Ганжа. — Мудрствуешь? Раньше меня узнал и молчал?.. Или позже?
— Смотря что.
— Опять мудришь? Раз уж мне все рассказала сама Октавина, то твоей
Вот оно что! Значит, Дуся была у Ганжи. Узнала, наверное, что Синицын отстранен, и пошла.
— А скажи, — Ганжа впился в меня своими глазами, — за что вы все Синицына любите?
— А вы, вынося приговор, не поняли, что это за человек?
— Я не судья, чтобы выносить приговоры. Мне приказали установить причину происшествия, а разбираться в человеческих достоинствах и недостатках — для этого у вас замполит есть.
— Чтобы объяснить поступок человека, надо понять его характер и душевное состояние, учит нас Дятлов.
— Гениальное изречение. Вот ты и объясни мне, что за человек Синицын. Только не словоблудием: строгий, но справедливый, требовательный, но заботливый. Это я уже слышал. Фактами докажи, фактами.
— Значит, фактами… То, что Парамонов решил взять на себя вину, факт?
— Факт. Но почему он пошел на это?
— Потому что Синицын из него человека сделал… А Дусю привез к себе больную, не факт?
— Факт.
— А разработка нового варианта атаки? — Я сделал паузу, но Ганжа не среагировал на вопрос, значит, о расчетах Октавина он еще не узнал. И я продолжал: — Нашего командира и враги уважают. И боятся. Думаете, почему разведчик шарит вдоль побережья, а сунуться сюда не решается? А было время, совался. И уходил безнаказанно. Синицын отучил. Вот вам и факты.
Ганжа молчал. Потом уставился на меня:
— А Октавин? Кто виноват? Кто?
РАЗВЯЗКА
Утром, не дожидаясь построения, я пошел в штаб, в кабинет к инспекторам. Меня волновал Ганжа: какие планы созрели у него за ночь? что доложит инспектор? Вчера, пока мы ехали в Вулканск из Нижнереченска, всю дорогу Ганжа изливал мне душу.
— Знаешь, что сказала мне жена Октавина? — говорил он, и голос его был жалостливым, чуть ли не слезливым. — Что я сам вынудил Варюху бежать с другим. Своей мнительностью, подозрениями… И она права…
Я верил в раскаяние Ганжи, и мне искренне было его жаль. Вот ведь как сложен человек: то доверчив и откровенен, то подозрителен и скрытен, то упрям и непримирим, то беспомощен и жалок. И дело, оказывается, не в характере, а в сложившихся обстоятельствах, в моральном состоянии человека. Варя, видно, здорово потрепала Ганже нервы, и он стал ревновать ее к каждому, а ее бегство с другим породило в нем недоверие
Что он скажет сегодня?
Ганжа выглядел по сравнению со вчерашним просто хорошо: чисто выбрит, без мешков под глазами, однако во взгляде его была все та же пустота и отрешенность. Он поздоровался со мной и устало провел по лбу.
— Голова болит? — посочувствовал я.
— Что голова, — вздохнул инспектор. — Как видишь, на месте. А вот душа… Плохо, брат, когда там пусто.
И снова разговор наш прервали: вошел Мельников, сосредоточенный, но не воинственный, как в прошлый раз.
— Начальство вылетело, — сообщил он. — Подготовил докладную?
— Вот рапорт подготовил. — Ганжа взял со стола лист и протянул старшему инспектору. Тот пробежал его глазами.
— Быстро ты крылья опустил.
— Судьба играет человеком. — Голос Ганжи звучал покаянно. — Такие факты были… И все рассыпалось, как карточный домик. Тайфун и тут злую шутку сыграл.
— После тайфуна прояснение наступает, — многозначительно сказал Мельников. — Ты не смотрел в столе папку? Нет? Посмотри.
Ганжа открыл ящик стола и достал оттуда папку. Едва он развязал тесемки, я сразу узнал расчеты Октавина. Синицын отдал их… Иначе он и не мог поступить.
Ганжа листал их сначала медленно, потом быстрее и быстрее.
— Чья это работа?
— Старшего лейтенанта Октавина.
Ганжа даже присвистнул.
— И когда он успел обставить командира?
— В самый канун полетов. — Мельников помолчал. — А перед самыми полетами Октавин заходил на метеостанцию и интересовался ветрами на высотах.
— Вы считаете, он проверял их на практике? — В голосе Ганжи звучало недоверие.
— А ты хочешь возразить?
— Откуда эти расчеты?
— Их передала Синицыну жена Октавина.
— Так. — Ганжа сосредоточенно думал. — Интересовался ветрами на высотах, — рассуждал он вслух. — Думающий летчик и в хорошую погоду интересуется этим. — Он помолчал. — Нет, товарищ полковник, это не довод.
— Не довод… А что предлагаешь ты?
— Высказать такое предположение — значит обвинить Октавина в недисциплинированности.
— Он уже понес наказание.
— А если он этого не делал?
— Ты жаждешь возмездия?
— Нет, Николай Андреевич. — Ганжа назвал полковника по имени и отчеству, и трудно было понять, чего в голосе больше, теплоты или грусти, — Достаточно одного урока.
— И что мы доложим?
— Что не справились. Вам все равно на пенсию, а мне — не по Сеньке шапка оказалась…
Дверь отворилась, и в кабинет вошли Синицын и Дятлов, а секунду спустя за ними неслышно проскользнул Вологуров.