На острове нелетная погода
Шрифт:
Мнацоконян склонился над собакой, осмотрел пробитое в нескольких местах брюхо. Покачал головой.
— Весь заряд. И что ты намерен делать? — обратился он к все еще всхлипывающему Неудачину.
— Врача бы, — с трудом выдавил тот. — Или, может, на автобусе?..
— Возьми себя в руки! — оборвал его Мнацоконян. — Врач ему уже не поможет. И никто и ничто не поможет. Пристрели его, чтобы не мучился.
— Ты что?! — испуганно отшатнулся Неудачин. — Это ж… Он живой еще!
— Так смотри, как он мучится!..
Мне всегда нравились сильные, волевые
— Не надо. — Неудачин смотрел на Мнацоконяна умоляюще.
— Дай ружье! — Мнацоконян почти силой снял с плеча Неудачина двустволку, накрыл собаку плащом, поднял ее и понес за кусты.
По лицу Неудачина полились слезы. Он устыдился их, наклонил голову и отошел в сторону.
Прогремел выстрел. Мнацоконян вернулся как ни в чем не бывало, поставил ружье у дома рыбака и положил на плечо Неудачина руку.
— Не горюй, достанем мы тебе сеттера не хуже Бим-Бома. Только ты смени, пожалуйста, фамилию, роковая она у тебя — Неудачин. Вот потому и преследуют тебя всюду неудачи — и на земле, и в небе.
Незаметно разговор перешел на полеты, вспоминались разные смешные и трагические случаи, пока Супрун — он, как и наказывал командир, был главным уховаром — не объявил, что уха поспела.
Опальный летчик постарался на славу: уха получилась наваристая и вкусная, все единодушно выражали повару благодарность и вскоре попросили добавки, а журналисты утверждали, что такой ухи в жизни не ели.
После завтрака все без исключения помыли за собой миски и ложки — такой был заведен порядок на охотничье-рыболовной базе — и не торопясь побрели по своим заветным местам. Огурцовский, покаянно заверивший, что после этого случая ружья в руки не возьмет, упросил Мнацоконяна принять его в компанию рыболовов. Нудельман присоединился к журналистам, а Неудачина увел с собой Супрун. Нас у домика осталось трое — я, Дятлов и командир третьей эскадрильи майор Октавин, непосредственный начальник Неудачина. Чувствовалось, назревает серьезный разговор. И я не ошибся.
— Вот что, товарищи командиры-политработники, — заговорил Октавин, обращаясь ко мне и Дятлову, словно нас, командиров и замполитов, было целое собрание, — вы все видели и все слышали. Так что комментарии, как говорят, излишни. Этот маменькин сынок вот у меня где, — Октавин постучал себя по загривку. — Хватит.
— А что, собственно, вас расстроило? — задал вопрос Дятлов. — Слезы Неудачина?
— А вы будто не догадываетесь. Да, слезы тоже. Мы, как напоминал нам Синицын, не цветочки учимся выращивать.
И это говорил мой недавний ученик, мой преемник! Мог ли я десять лет назад подумать, что из этого, в общем-то доброго, безумно влюбленного в Дусю лейтенанта-романтика, не блиставшего
Да, сильно изменился Октавин. Хотя, собственно, почему изменился? Он и был волевым, напористым, знающим, чего хочет. Не уступил Дусю Тарасову, не отступился от расчетов при первых неудачах, стал превосходным летчиком без особых, можно сказать, на то данных. Он, как и Геннадий, — личность. Сильная личность. А такие люди и к другим подходят со своей меркой: хлюпик ты, неженка — не место тебе в истребительной авиации.
Может, Октавин в чем-то и прав, но мне было жаль Неудачина, я сочувствовал ему и не осуждал за минутную слабость. Потому сказал с укоризной:
— Нельзя так категорично судить о людях. У того же Синицына было доброе и мягкое сердце. А летал как!
— Если бы и Неудачин летал… А то всю эскадрилью назад тянет, а спрашиваете с меня.
— Хорошо, в следующий летный день запланируйте его со мной…
Отъезд с рыбалки был назначен на 16.00, и в начале четвертого рыбаки потянулись к автобусу. Мнацоконян принес полный садок карасей, некрупных и каких-то чумазых, с темной, почти черной, чешуей на спине. На немного отстали от него Огурцовский и Нудельман. У остальных улов был похуже: кто одного-двух верхоглядов, кто с десяток красноперок, а кое-кому пришлось довольствоваться касатками да карасями.
— А мы нашли такое озерцо, — похвалялся Мнацоконян, — хоть руками лови. Глубина — метра полтора. Собственно, это не озерцо, а заливчик, отпочковавшийся от протоки: вода быстро упала, вот карась и не успел из места кормежки смыться. А теперь, чувствуя, что зимой придется голодной смертью умирать, предпочитает покончить самоубийством — на голый крючок бросается…
Уже было около четырех, рыболовы стали залезать в автобус. Не вернулись лишь Супрун с Неудачиным.
— …Не иначе опять с лейтенантом с роковой фамилией что-нибудь приключилось, — высказал кто-то предположение.
— Подобрались два сапога пара, — усмехнулся Мнацоконян. — Рыбак-шатун и охотник-надомник… Валек уволок его куда-нибудь километров за семь, хорошо если к вечеру вернутся.
Кличку «рыбак-шатун» приклеил Супруну Мнацоконян еще в первую рыбалку, когда летчик появился в полку после окончания училища. Валентин оказался заядлым рыболовом и не пропускал ни одного выходного дня, чтобы не побывать на реке, если позволяла его летная служба. Он первым выскакивал из катера или автобуса и, никого не дожидаясь, быстро удалялся вдоль берега. Возвращался последним, неся полный садок разнорыбицы.