На острове нелетная погода

Черных Иван Васильевич

— Меня это не волнует, — ответил я. — Мне и в замах неплохо.

— Ну и зря. Сейчас самое время расти: старички вон пачками уходят. А чем мы хуже? Думаешь, не справимся? Как сказал один философ: «Незаменимыми заполнены все кладбища мира».

— Идем-ка отдыхать. — На душе у меня стало гадко, словно Лесничук не исповедовался мне, как показалось поначалу, а подкупал должностью.

В НОЧНОМ НЕБЕ

Вечером по небу поползли белые раскосмаченные облака, и хотя они были на большой высоте, хорошо виделось, как быстро двигаются они с юга на север, застилая все небо и сгущаясь. Наш кудесник погоды — метеоролог

капитан Огурцовский доложил, что над Филиппинами свирепствует тайфун со скоростью ветра в эпицентре до двухсот километров в час; к нам он пожалует на следующие сутки, по предварительным расчетам, часам к 12 дня. Значит, учения к утру закончатся и нас отправят на свой аэродром.

Едва стемнело, как поступила команда на вылет пары майора Октавина и старшего лейтенанта Супруна.

Лесничук напутствовал летчиков:

— Действовать, как учили. Без кинопленки, подтверждающей вашу победу, не возвращаться.

Дятлов недовольно дернул своим длинным носом — чем-то ему напутствие не понравилось. Я не придал этому значения: такой уж он человек, что на многое смотрит критически. Лесничук старается. В профилакторий отдыхать не пошел, а ходил по самолетной стоянке, придирчиво осматривая каждую машину, побывал на основном и соседнем командных пунктах, поговорил с расчетами, предупредив их о возможных неожиданностях со стороны «противника».

Мне тоже уснуть не удалось. Мысли о Лесничуке, о его жене, обо всем, что уже случилось и что должно произойти, роились в голове, вызывая тревогу и боль за людей, которые были мне небезразличны. Не во всем я соглашался с Лесничуком по служебным вопросам, но всегда мы находили общий язык; были и у Лесничука недостатки — а у кого их нет, — в целом-то он человек положительный: волевой, решительный, грамотный, думающий, летчик — милостью божьей, командир, повелевать рожденный. А то, что в генералы метит, трудно сказать, хорошо это или плохо: без мечты и отделенным не станешь.

И все-таки за Светлану я его осуждал: разве знала она, что предложение он сделал не любя, из жалости? Не приняла бы она такую жертву. Он умилялся ее заботливостью — ухаживает, как за ребенком, — держал ее чуть ли не как Геннадий Дусю, а ведь мог бы позаботиться о ее будущем, посоветовал хотя бы окончить курсы кройки и шитья — какая-никакая профессия. И в том, что детей у нее не будет, разве она виновата? Может, так я рассуждаю, не испытав чувства неудовлетворенности в супружеской жизни, любви к другой женщине? И кто дал мне право судить командира или миловать, решать за него, как лучше поступить — сохранить семью или развестись? Пытался я уже, притом ие однажды, повлиять на сознание людей — на Геннадия, на Ганжу, — ничего из того хорошего не вышло. Пусть и Лесничук во всем сам разберется, поступит так, как подскажет ему совесть.

Мы покрутились какое-то время на КП, ожидая новых вводных и вполуха прислушиваясь к переговорам штурмана наведения с Октавиным и Супруном — обстановка развивалась довольно вяло и по давно известному сценарию: «Курс… дальность… курс… дальность…» Похоже, Обламонов только грозился, а существенных мер против перехватчиков применить не может.

Истребители уже вышли в зону барражирования, бомбардировщики держали прямой курс к охраняемому нами объекту. Операторы на большом плексигласовом планшете вели линии: синим — противника, красным — перехватчиков.

Лесничук стоял позади штурмана наведения, не спуская глаз с индикатора кругового обзора, но в команды не вмешивался. Вот бомбардировщики пересекли треть индикатора, и командир не выдержал.

— Пора, — подсказал он штурману наведения. Тот кивнул и нажал на тангенту микрофона:

— Сто сороковому и Сто сорок пятому — курс девяносто.

— Понял.

Сто сороковой.

— Понял. Сто сорок пятый.

И только произнесли они это, как экран радиолокационной станции зарябил, будто по нему рассыпали фосфоресцирующие блестки.

Досмотреть, чем закончился поединок между нашими перехватчиками и бомбардировщиками, нам не удалось: поступила команда на взлет первой эскадрилье. Ведущим группы летел я в паре с Неудачиным.

Любой бой — с воздушным или наземным противником, — как и игра в шахматы, не допускает повторения ходов, потому действовать по прежнему варианту, который мы использовали утром, было нельзя: «противник», несомненно, сосредоточит свои усилия на западном направлении и будет следить за долиной, откуда я появился, в оба ока. И мы разработали новый вариант: я с Неудачиным иду прежним маршрутом на средней высоте, чтобы «противник» обнаружил нас наверняка; высота не должна его удивить: ночь и надо прежде всего позаботиться о безопасности полета. В определенном временном интервале за нами будет следовать группа Пальчевского — группа уничтожения радиолокационных средств «противника», а за нею — основная ударная группа для уничтожения портовых сооружений и кораблей, находящихся в порту. За несколько минут до открытия огня «противником» мы с Неудачиным резко снижаемся, прячемся за сопки, и «противник», потеряв нас из виду, вынужден будет ввести в действие если не все, то, во всяком случае, большинство своих средств обнаружения воздушных целей, что и требуется нам. Группа Пальчевского засекает их и уничтожает. Остальные самолеты, в том числе и наша пара, развернувшаяся в долине на триста шестьдесят градусов, наносят удар по конкретным целям.

Ночь темная, малозвездная; перистые облака затянули почти все небо, лишь на севере да на востоке тускло мигают созвездия Малой Медведицы и Лиры. Внизу и вовсе чернильная чернота — ни дорог, ни речек не видно. По нашему маршруту ни больших городов, ни малых нет, а поселки да деревушки уже спят: сельские труженики встают и ложатся рано.

Время тянется медленно, и по мере приближения к цели глаза все чаще косят на циферблат часов. Мы летим изломанным маршрутом, меняем высоту и скорость, а на самом последнем этапе, когда «противник» начинает прицеливание, бросаем истребители вниз. Долина в этом месте довольно широкая, в низине мы разворачиваемся круто на сто восемьдесят градусов, летим некоторое время назад, давая возможность группе подавления радиолокационных средств выйти вперед и пустить неотразимые ракеты по радарам.

Увеличиваю обороты двигателей и свечой взмываю ввысь. Стрелка высотомера энергично бежит по окружности. Последняя тяжесть на плечи, чуть заметное движение ручкой управления, и истребитель послушно переходит в горизонтальный полет, снимая с плеч и со всего тела перегрузку. Самолет Неудачина неотрывно следует за мной, вижу справа красный аэронавигационный огонек, не отстающий от зеленого, — левое крыло истребителя Неудачина и правое моего. Нет, не зря я воевал за старшего лейтенанта — летчик что надо: не просто днем так искусно удерживать интервал и дистанцию, а ночью тем более.

Впереди справа и слева вспыхивают красные хвостатые огни, метеоритами устремляющиеся к земле: ракетный удар по радиолокационным станциям наносят истребители группы Пальчевского. Буквально через считанные секунды загорается осветительная бомба: внизу по курсу самолета из темноты выплывают портовые краны, пирсы, корабли. Пикируем на них. Нажимаю на гашетку и чувствую, как вздрагивает самолет от рванувшейся вперед ракеты. За ней уносится вторая, третья, четвертая — все в длинное и неподвижное тело макета военного корабля. Строгое выдерживание скорости и времени помогло нам выйти точно на полигон.