На отмелях
Шрифт:
Не подымая головы, Иммада прошептала:
— Ты ни разу, ни разу не взглянул на нас!
— Глазам моим было слишком много дела, — объяснил Лингард с той терпеливой нежностью, которой дышало все его существо всякий раз, как он говорил с молодой девушкой, и которая стушевывала его резкость и смягчала все выражение его лица, подобно призрачному утреннему туману, набрасывающему покрывало нежных чар на неприятную, грубую скалу, затерянную в океане. — Мне приходится теперь смотреть и направо, и налево, как в час большой опасности, — добавил он, и она испуганно шепнула «Почему?» так тихо, что скорбь этого вопроса как бы растаяла в молчании внимательно слушавших людей, — безответная, неуслышанная, непонятная, как скорбь неощутимой мысли.
Д'Алькасер, стоя в стороне, рассматривал их с глубоким и напряженным вниманием. Лингард был словно не в силах ото рваться от яхты и, приготовившись уходить, оставался на месте, подобно человеку, обдумывающему фразу, которую он должен сказать на прощание. Это застывшее тело, точно забытое напряженно работающим умом, напоминало Картеру о той мину те, когда в каюте брига он видел этого человека один на один, борющегося со своими мыслями, неподвижного, словно зажато го в тиски своей собственной совести.
Мистер Треверс бросил сквозь зубы:
— Сколько времени будет продолжаться это представление? Я ведь сказал, чтобы вы уходили.
— Подумайте об этих беднягах! — прошептал Лингард, бро сив быстрый взгляд на столпившихся матросов.
— Вы из тех людей, которые не внушают мне никакого доверия, — язвительно и тихо произнес мистер Треверс, с непонятным, но очевидным удовольствием. — Вы только зря тратите здесь время.
Лингард покраснел до самых глаз.
— Вы… Вы… — Он заикался и подыскивал оскорбление, но сделал над собой усилие и не произнес его. — Моим временем я плачу за вашу жизнь, — выговорил он наконец.
Лингард заметил внезапное движение среди присутствующих и увидел, что миссис Треверс поднялась с места.
Она порывисто направилась к стоявшей на палубе группе и подошла прямо к Иммаде. Хассим отступил в сторону и, как и подобает малайскому джентльмену, смотрел мимо нее, точно ее не было.
Миссис Треверс была высокая, гибкая, с свободными движениями. Ее лицо было так ослепительно бело в тени, что отбрасывало как бы сияние вокруг ее головы. На гладкий широкий лоб опускались тяжелым шлемом белокурые волосы, тонкие, как шелк, волнистые, как море, без отсветов и переливов, точно их никогда не касался дневной луч. Белое и гладкое горло, все трепещущее жизнью, и сильная и мощная шея поддерживали это сверкающее лицо и эту бледную массу волос, не знакомых с солнечным светом.
Миссис Треверс оживленно проговорила:
— Да ведь это девушка!
Миссис Треверс вызвала в д'Алькасере новый прилив любопытства. Налетевший порыв ветра стал трепать парусный полог, и через отвернутое полотнище на палубу ворвался сверкающий свет зыбких мелководий. Показалась обширная равнина блещущего моря, линия далекого горизонта, темная, точно край наплывающей ночи. Линия эта проходила как раз на уровне плеч Эдиты Треверс. Где он видел ее в последний раз? Это было давно, на другом конце мира. Тогда около нее было такое же сверкающее сияние, такие же блещущие пространства. И тоже где — то близко таилась ночь, выжидающая удобной минуты, чтобы поглотить свет, блеск, мужчин, женщин…
Д'Алькасер не мог вспомнить. Он почему-то сразу пришел к убеждению, что из всех известных ему женщин только эта одна была рождена для действия. Каждое ее движение было твердо, спокойно, полно значительности, бесстрашия и моральной красоты. Ее гибкая фигура очерчивалась четкими линиями под смелыми складками простого темно-синего платья.
Ей оставалось пройти только несколько шагов, но, прежде чем она остановилась перед Иммадой, д'Алькасер вспомнил их последнюю встречу. Это было далеко отсюда — на западе, в другом мире; она так мало походила тогда на теперешнюю Эдиту Треверс, что образ ее казался бредовой фантасмагорией. Он видел ее в освещенной перспективе дворцовых покоев, в беспокойном потоке человеческих тел, у стен высоких, как утесы, под высокими потолками, с которых, словно с тропического неба, лились потоки света и тепла на сверкающие мундиры, звезды, бриллианты, глаза безразличных или скучающих людей, собравшихся на официальный прием. А снаружи была тогда тьма, точно терпеливо дожидавшаяся чего-то, и покрытое облаками небо, глушившее слабый свет лондонского утра. Этому трудно было поверить.
Лингард, до сих пор глядевший чрезвычайно свирепо, хлопнул себя по боку и, видимо, взволновался.
— Клянусь небом, о вас-то я и позабыл, — озадаченно произнес он.
Миссис Треверс пристально смотрела на Иммаду. Светлокудрая и белая, она являла перед этой девушкой с оливковым лицом и черными волосами всю зрелость совершенства, все превосходство цветка над листом, осмысленной фразы над криком, способным выразить только чувство. Огромные пространства и бесчисленные столетия простирались между ними. Миссис Треверс глядела на девушку с выражением человека, заглядывающего в свое собственное сердце с любопытством, с безмолвным удивлением, с безмерным состраданием. Лингард предостерегающе сказал:
— Не трогайте ее!
Миссис Треверс взглянула на него.
— Разве вы думаете, что я могу обидеть ее? — тихо спросила она.
Мрачное «может быть», сорвавшееся с губ Лингарда, так поразило ее, что она некоторое время стояла молча, не решаясь даже улыбнуться.
— Почти ребенок! И такая хорошенькая! Какое изящное личико… — сказала она.
В этот миг новый глубокий вздох морского ветра поднял и опустил полотнища тента, так что звук, воздух и свет, казалось, ворвались разом и унесли ее слова в простор.
— Я не представляла себе, что у женщины может быть тако› очаровательно-нежное лицо.
Голос ее грел, ласкал и странно услаждал душу.
— Такая молодая! И она живет здесь — не так ли? У моря или где? Живет… — Затем совсем тихо, словно во время речи она отодвинулась на далекое расстояние, миссис Треверс произ несла: — Как она живет?
До сих пор Лингард почти не видел Эдиты Треверс, да и во обще не видел никого, кроме мистера Треверса. Теперь он смот рел и слушал с чувством, близким к оцепенению. Наконец он попытался собрать свои мысли и заговорил, все еще гневно:
— Какое вам до нее дело? Она знает войну, а вы знаете ли что-нибудь об этом? Она знает голод, жажду, несчастья — все вещи, ведомые вам только понаслышке. Она стояла лицом к лицу со смертью. Но какое вам дело до всего этого?
— Этот ребенок! — удивленно протянула миссис Треверс.
Иммада подняла на миссис Треверс свои глаза — черные как уголь, сверкающие и нежные, как тропическая ночь, — и взгляды обеих женщин, столь различные, столь испытующие, словно касались друг друга и крепко сплетались в интимном соприкосновении. Затем они разошлись.