На отмелях
Шрифт:
Лингард так же просто покачал головой. Он думал сейчас о мертвом Джафире, передавшем свое последнее поручение и уже не тревожимом ничем земным. Ему было велено сказать, чтобы Лингард все забыл. Лингард вздрогнул. Им овладела такая тоска, точно брига его коснулось крыло ангела разрушения: так тяжко, неизбывно было молчание, окружавшее его и Картера.
Лингард взял листок бумаги, перо и после минутного колебания написал: «Встретьте меня на песчаной отмели на рассвете».
На конверте он написал: «Миссис Треверс, яхта «Отшельник», — и сунул письмо Картеру.
— Пожалуйста, пошлите это сейчас же на яхту, мистер Картер. Да, вот еще что… Когда наши шлюпки поедут на отмель, велите выстрелить из большой пушки. Я хочу знать, когда этого мертвого человека увезут с брига.
Оставшись один, он подпер голову рукой и долго, без конца, дожидался выстрела. Или его никогда не будет? Когда выстрел раздался, далекий и глухой, и бриг слегка вздрогнул, Лингард остался сидеть на месте, опираясь головой на руку и ясно, почти физически ощущая, что в этом саване, облекшем мертвеца, какая-то часть его собственной души покинула корабль.
В просторной каюте, обставленной с изысканным, но строгим комфортом, отдыхал мистер Треверс на низкой постели под белоснежной простыней и легким шелковым одеялом, покоясь головой на безупречно чистой подушке; свежее белье издавало тонкий запах лаванды. Хотя мистер Треверс лежал в позе серьезно больного человека, он не чувствовал ничего, кроме сильной усталости. В спокойствии мистера Треверса было нечто торжествующее: возвращение на яхту удовлетворило его уязвленное тщеславие и снова оживило в нем сознание своей собственной значительности. Все пережитое он рассматривал в отдаленной перспективе и нисколько не был задет этим приключением, слишком нелепым, чтобы смущать культурный разум или хотя бы оставаться в памяти сколько-нибудь продолжительное время.
Он не чувствовал себя ответственным за происшедшее. Подобно многим честолюбивым людям, управляющим судьбами наций, мистер Треверс не любил чувства ответственности. В случае нужды он постарался бы увильнуть от нее, но в общем он презирал это чувство. Потому он и мог спокойно лежать и с наслаждением следить, как возвращаются его силы. Но ему еще не хотелось говорить, и молчание в каюте продолжалось уже не сколько часов. На большой лампе был надет зеленый шелковый абажур. О существовании негодяев и нахалов следовало теперь вообще забыть.
В дверь скромно и почтительно постучали.
Миссис Треверс подошла к двери и, не говоря ни слова, вол вратилась к своему креслу с конвертом в руках, который она туг же вскрыла, при зеленом свете. Мистер Треверс оставался безучастным, но когда его жена протянула ему развернутый листок бумаги, он соблаговолил поднести его к глазам. Там была толь ко одна строчка. Он уронил листок на одеяло и снова принял позу отдыхающего больного. Сидевшая в кресле миссис Трсвс|›с сохраняла спокойную позу.
— Я намереваюсь пойти, — объявила некоторое время спустя миссис Треверс.
— Вы намереваетесь пойти, — слабым, но внятным голосом повторил мистер Треверс. — В сущности, вовсе не важно, что ны намереваетесь делать. Да и вообще все это не имеет никакого значения. Мне кажется только, что это совершенно бесцельно.
— Может быть, и бесцельно, — согласилась она. — На не думаете ли вы, что долг следует уплатить до последнего фартинга?
Мистер Треверс повернул голову и несколько испуганно взглянул на эту неприлично откровенную женщину. Но через секунду голова его опять вернулась на прежнее место, и вся его поза как бы свидетельствовала о безмерном утомлении. Миссис Треверс вдруг показалось, что муж ее вовсе не так болен, как можно было подумать. «Он хочет использовать положение. Дипломатический ход», — подумала она. Она это подумала без иронии, без горечи, без отвращения. Только сердце ее несколько упало, и она почувствовала, что сегодняшний вечер не может оставаться наедине с этим человеком. Остаться с ним на всю жизнь она может, но только не сегодня.
— Это прямо чудовищно, — томным голосом прошептал мистер Треверс, который был или очень дипломатичен, или очень слаб. — В вас есть что-то ненормальное.
Миссис Треверс быстро встала.
— Ну, что же, в жизни приходится встречаться с чудовищными вещами. Но уверяю вас, из всех чудовищ, грозящих нормальному существованию, я больше всех боюсь того, которое именуется скукой. Это — безжалостное чудовище без когтей и без зубов. Бессильное, отвратительное…
Бесшумными, решительными шагами она вышла из каюты. Никакая сила в мире не удержала бы ее здесь лишнюю минуту. На палубе было темно. Была безлунная ночь, напоенная мягким, теплым воздухом; на небе слабо мерцали подернутые туманом звезды, и казалось, что это — потускневший позумент изношенного, старого, скучного небосклона. На яхте началась обычная жизнь.
На корме был натянут парусиновый полог, под главной мачтой висел, как всегда, круглый фонарь. Из расстилавшегося за ним мрака вынырнула долговязая фигура д'Алькасера, расхаживавшего по палубе.
Он быстро добрался до запаса папирос, которыми его снабдил на дорогу щедрый генерал-губернатор. Большая красная искра то слабела, то разгоралась, освещая очертания его губ, тонкие темные усы, кончик носа, худой подбородок. Д'Алькасер упрекал себя за овладевшее им необычайное легкомыслие. Такого настроения он не испытывал уже много лет. Но, как оно ни было дурно само по себе, он не хотел, чтобы его нарушали. Уйти от миссис Треверс было, однако, неудобно, и он пошел ей навстречу.
— Надеюсь, вам нечего мне сказать, — произнес он с иронической серьезностью.
— Мне решительно нечего. А вам?
Он заявил, что и ему нечего сказать, и выразил просьбу.
— Не будем ни о чем говорить, миссис Треверс, — предложил он, — и не будем ни о чем думать, это самый лучший способ как-нибудь скоротать этот вечер.
В его шутливом тоне чувствовалось подлинное беспокойство.
— Хорошо, — согласилась миссис Треверс. — Но тогда нам лучше разойтись.
Она попросила д'Алькасера пойти вниз и посидеть с мистером Треверсом, который не любил оставаться один.
— Впрочем, и он, кажется, не расположен разговаривать, — прибавила она и продолжала: — Но я еще должна попросить вас об одной вещи, мистер д'Алькасер. Я хочу заночевать здесь, в кресле, — если я смогу спать. Разбудите меня, пожалуйста, около пяти часов. Мне не хочется говорить ни с кем из экипажа, да кроме того, я знаю, что на вас можно положиться.
Д'Алькасер молча поклонился и ушел. Миссис Треверс, повернув голову, увидела горевший на бриге фонарь, ярко выделявшийся среди потускневших звезд. Она перешла к корме и перегнулась через перила. Ей почему-то представилось, что она сейчас услышит легкий плеск приближающейся лодки. Но ни одного звука не раздавалось во вселенной. Когда она наконец опустилась в парусиновое кресло, она почти не в состоянии была думать.