На отмелях
Шрифт:
— Этого не может быть, — воскликнула она. Ее рука соскользнула с его плеча. — Почему же в таком случае вы не бросили меня в море? — в страстном порыве вскричала она, — Неужели мне жить, ненавидя себя?
— Вы не должны ненавидеть себя, — проговорил Лингард с тревогой в голосе. — Ведь вам должно быть ясно, что если бы даже вы и передали мне перстень, от этого бы ничего не изменилось.
— Как я могу этому поверить? Но нет, вы слишком благородны, чтобы притворяться. Вы великодушнее всех на свете. Но я не стою вашего великодушия. Вы думаете, что я чувствую упреки совести? Нет. Насколько это можно как-нибудь назвать, — это, скорее всего, отчаяние. Но вы, должно быть, все это знали, и все-таки вы хотели со мной увидеться.
— Я уже говорил вам, что раньше я вас не видел, — сказал Лингард ровным голосом. — Только после того, как я узнал, что вам дали перстень, я почувствовал, что вы для меня значите. Разве я мог понять это раньше? Тут нет ни ненависти, ни любви. Ненависть, любовь… По отношению к вам эти слова не имеют смысла. Для меня вы сильнее, чем сама смерть; я знаю, что, пока я жив, вы не умрете.
Они стояли на южном конце отмели и как будто плыли в открытом море. Нанесенный ветрами холм посредине островка загораживал от них даже мачты обоих кораблей, и разгоравшееся утро только усиливало чувство одиночества в этом спокойном до ужаса мире. Миссис Треверс провела рукой по глазам и отвернулась.
— Вот и все, — прибавил Лингард.
Миссис Треверс уронила руки и пошла обратно одна. Лингард следовал за ней по обнаженной отливом отмели. В холодном небе над черными лесами Берега Убежища появился пояс оранжевого света и быстро превратился в расплавленное золото, сверкавшее ослепительным и бесцветным пламенем. Только пройдя могилу Джафира, миссис Треверс обернулась и заметила, что она одна. Лингард оставил ее. Он сидел у песчаного холмика, согнув спину и обхватив руками колени, словно зачарованный великими видениями, окружавшими могилу его верного посланца. Заслонив глаза рукой, миссис Треверс смотрела на застывшую фигуру этого человека, жившего в мире грез. Он не двигался и даже не поднял головы. Все было кончено. Она подождала еще немного и медленно пошла дальше.
За миссис Треверс приехал в маленькой шлюпке Шо, исполнявший теперь на яхте обязанности второго помощника капитана; с ним был матрос. Он смотрел на нее обиженно, точно нахохлившаяся сова. Он никак не мог понять, каким образом миссис Треверс очутилась на этом островке в такой ранний час, махая платком. Если бы даже она уехала с яхты одна тайком ночью, то ведь, во всяком случае, она никак не могла бы прислать обратно пустую шлюпку. Для Шо это было своего рода неприличное чудо.
Д'Алькасер поспешил к трапу. Когда они встретились, миссис Треверс вызывающим тоном бросила ему фразу, которая немало удивила его:
— Вы были правы, я вернулась. — И с тихим смехом, больно кольнувшим д'Алькасера, прибавила, кивнув головой в сторону каюты: — Мартин тоже был совершенно прав. Это было совершенно неважно.
Она прошла на корму, и д'Алькасер последовал за нею, тревожно глядя на ее побелевшее лицо, на ее резкие движения, на нервное вздрагивание ее пальцев, что-то искавших на груди. Он скромно ждал. Миссис Треверс повернулась и, протянув руку, показала ему толстый золотой перстень с большим зеленым камнем, лежавшим на ее раскрытой ладони.
— Посмотрите, д'Алькасер. Это та самая вещь, относительно которой я спрашивала у вас совета, передать ее или утаить, — символ последнего часа, последний призыв. И он сказал, что это все равно ничего бы не изменило! Он самый великодушный из людей, и долг выплачен до последнего фартинга. Он покончил со мной. О, это великодушнейший человек… Но там, на песках, есть могила, и когда я ушла от него, он сидел около нее и даже не взглянул на меня. Ни одного взгляда перед разлукой навеки! Все, что у меня осталось, — вот эта вещь. Абсолютно ненужная вещь, мертвый талисман!
Нервным движением она бросила перстень за борт и затем, торопливо попросив д'Алькасера:
— Постойте здесь немного, посмотрите, чтобы к нам никто не подходил, — залилась слезами и повернулась к нему спиной.
Лингард возвратился на бриг, и вскоре после полудня «Молния» тронулась по извилистым протокам, ведя за собой яхту. Лингард был на палубе, но ни разу не взглянул на шедшее позади судно. Как только оба корабля вышли в открытое море, он направился вниз и сказал Картеру:
— Вы знаете, что делать.
— Да, сэр, — сказал Картер.
Вскоре после ухода капитана Картер велел убрать грот-марсель. «Молния» замедлила ход, и яхта на близком расстоянии прошла мимо нее. Миссис Треверс стояла на корме очень прямо, охватив поручень обеими руками. Бывший рядом с нею д'Алькасер вежливо махнул рукой. Картер приподнял фуражку.
Вечером он долго ходил по палубе размеренными шагами с биноклем в руках. Наконец он положил бинокль, посмотрел на карту и подошел к открытому откидному окну каюты.
— Только что потеряли ее из вида, сэр, — сказал он. Внизу было все тихо. Картер несколько повысил голос: — Вы велели мне дать вам знать, как только я потеряю яхту из вида.
Внизу послышался подавленный стон, и усталый голос произнес:
— Хорошо, я сейчас приду.
Когда Лингард вышел на палубу «Молнии», закатное солнце уже окрасило все море в пурпуровый цвет, а к востоку воды отливали холодным стальным блеском вдоль темной линии берега. Лингард скрестил руки и смотрел вдаль. Картер подошел к нему и спокойно заговорил:
— Течение повернулось, и уже скоро стемнеет. Не лучше ли нам уйти подальше от этих отмелей, сэр?
Лингард не пошевельнулся.
— Да, уже темнеет. Можете поставить грот-марсель, мистер Картер, — сказал он наконец и снова погрузился в молчание, устремив глаза к югу, откуда медленно наползали темные тени навстречу заходящему солнцу.
К нему подошел Картер.
— Бриг набирает ходу, сэр, — проговорил он, словно предостерегая.
Весь вздрогнув, как вздрагивает дерево, когда его вырывают с корнем, Лингард вышел из своей рассеянности.