На пороге Будущего
Шрифт:
— Говорят, на лугах у Камалонда еще год назад паслись лучшие в Матакрусе кони, — сказал Гарли. — Надеюсь, они нас дождутся!
— Рано или поздно все кони и все богатства будут наши. Если только крусы не переправят их в Ианту, — заметил Кафур.
Нурмали сказал:
— Об Ианте, мой господин. Ходят слухи, что Хален собирается покинуть страну. Сейчас он уже почти отрезан от союзника, и помощь из Рос-Теоры все не приходит.
— Надо его додавить, чтобы погрузился на корабли и отправился восвояси. А лучше добить. Если бы не иантийцы, война не затянулась бы так надолго. Постарайтесь, чтоб их уплыло как можно меньше.
— Будет сделано. Там рядом несколько тысяч степняков третью неделю возятся с двумя городишками, вот их и отправлю.
— Позволь спросить, государь, — обратился Гарли, стряхивая пылинку со своего щегольского мундира. — Дойдем мы до Рос-Теоры, но ведь там — вдова царя и малолетний
Алекос задумался.
— Не хотелось бы, — произнес он наконец. — Казнить женщину и ребенка — это мне чести не прибавит. Но не стоит пока об этом думать. Глядишь, небо и земля мне улыбнутся, как всегда. Может быть, и с помощью кого-то из людей, — заключил он с улыбкой.
Начальники переглянулись и засмеялись.
Их отношение к Алекосу до сих пор, и через три года после первой встречи, оставалось в начальной стадии — когда восхищение перекрывает все недостатки человека, на которого оно обращено. Он знал, что так будет до окончания войны, если она не затянется, и еще какое-то время потом. Он знал также, что все заканчивается, особенно дружба, и придет время, когда эти люди, сегодня не чающие в нем души, станут обижаться и интриговать. Кто-то примется плести заговоры, кто-то просто предпочтет тихо уйти. Это его не расстраивало: он привык к человеческому непостоянству очень давно. Одетое в броню сердце одинаково снисходительно относилось и к любви, и к ненависти. Люди ценили его в первую очередь за то, что он не был бессмысленно жесток, как Процеро и многие правители до того. И боялись, чувствуя за самоуверенным спокойствием презрение, которому все равно, казнить или миловать. Он распоряжался своими войсками с твердостью высокомерного правителя, которому нет дела до человеческих слабостей, и ввел жесткие законы, карающие смертью за малейшее нарушение дисциплины. Каждый из сотни тысяч воинов должен быть покорен царю и не смеет взмахнуть мечом без приказания — так велел Алекос. Он почти никогда не повышал голоса, не гневался, не угрожал. Но ему стоило только сдвинуть брови, и волна исходящей от него агрессии подавляла любой протест. Военачальники, с которыми он был приветлив, тоже чувствовали, что для него они, как и простые солдаты, всего лишь ресурсы, нерассуждающая сила, которую он по своему желанию направляет в нужную сторону. Они его любили, но не понимали, и каждый из них не мог не задумываться над тем, каким же будет грядущее царствование олуди Алекоса. Даже сейчас, когда шли бои, он много времени уделял вовсе не командирским занятиям: увлеченно экспериментировал с порохом, заряжая им ядра и выстреливая из пушек, проверяя дальность полета и разрывную силу снарядов, и на его лице при этом был написан восторг ученого, а не воина. Металл, из которого были отлиты пушки и ядра, тоже был его собственным изобретением. В то время, как Бронк Калитерад писал в Ианту об увлечении Алекоса строительством, тот на самом деле проводил месяцы на секретном заводе в Галафрии, пытаясь создать сплав для более совершенного оружия. В конце концов это ему удалось, как всего через год после появления в степи удалось раздобыть все вещества, необходимые для производства стали, и разом поднять свою первую армию на новый уровень. Гарли и Кафур не поняли еще, но Нурмали догадывался, что такого рода изыскания Алекосу милее битв, и что, ведя уже полтора года кровопролитную войну, в душе он мечтает о мире, который даст возможность полностью погрузиться в научные занятия.
Опрокинув в рот еще одну рюмку, Кафур сказал:
— Позволь покинуть тебя, государь. Мне сегодня не спать — надо все подготовить к выступлению. Завтра я выдвинусь раньше всех, чтобы осмотреться на местности.
— Ступай, — кивнул Алекос. — Ступайте и вы, господа. Передайте солдатам, чтоб потерпели еще немного, — в Камалонде у них будет и мясо, и овес для лошадей, и женщины.
Камалонд оказался готов к осаде. Его стены укрепили еще год назад, сожгли деревянные дома, что стояли снаружи стен. В округе на пятьдесят тсанов не осталось ни скотины, ни погребов с запасами. Хозяйственные крусы унесли в город все, что было можно. Солдат Алекоса это только разозлило. Полки выстроились ровными рядами, ожидая появления царя, но то и дело кто-то выезжал из рядов, словно угрожая городу, и среди людей разносилась веселая ругань.
Когда царь подъехал к городу, навстречу выдвинулся на маленькой рыжей лошадке такой же миниатюрный черноволосый островитянин. Это был Али-Хазар, первый помощник Алекоса по артиллерийским делам. Пушки еще были в пути, а маленький человечек уже выбрал места для их установки и держал в руках чертежи и расчеты для предстоящего обстрела. Царь встретил его милостивой улыбкой, и адъютантам
…В это самое время в сотне тсанов западнее последние иантийцы поднимались на корабли, часть которых уже направлялась к левому берегу, увозя войско Халена домой. Правительство Матакруса бросило все силы на защиту центральных и северных провинций и не оказало помощи иантийцам, которые пытались отстоять земли у Гетты и были уже вплотную прижаты к реке степняками. Хален был вынужден покинуть Матакрус. Он любил эту страну и по сей день оставался верен ей, несмотря на предательство равнодушных правителей. Он сожалел о Джавале, чье сердце не выдержало выпавших на долю страны испытаний. И сейчас, когда территория, еще не занятая врагами, начала стремительно сокращаться, Хален всей душой сопереживал крусам. Сопереживал, но уже не мог ничего сделать. Оставалось позаботиться о собственной безопасности, за которую теперь даже оптимист не дал бы и старого медяка.
Глядя с кормы на берег, где уже виднелись вдали подъезжающие вражеские всадники, он сказал Венгесе:
— Если не случится чудо, Рос-Теора падет.
Чудо случилось, но не то, на которое рассчитывал Хален. В Камалонде заготовили кучи камней и длинные копья, чтобы сбрасывать врагов со стен, и грели смолу в железных бочках, и надеялись на глубокий ров с жидкой грязью, который по приказу предусмотрительного управителя города рыли целый год. Под градом стрел шедизцы попытались перебросить через ров деревья, но эта попытка не удалась и оставила у рва почти сотню раненых и убитых.
— Не будем терять людей, — сказал Алекос Гарли и Али-Хазару. — Пусть лучше погибнут сражаясь в городе, чем здесь. Заряжайте пушки.
Раздался грохот. С гулом и свистом взрезая воздух, пронеслось первое ядро, перелетело стену, упало в ближайшем к ней жилом квартале и взорвалось. В ту же минуту еще два орудия снесли бойницы поверху стены. Разлетевшиеся камни и осколки металла покалечили столько же людей, сколько пало у рва. С воем и воплями защитники бросились прочь.
— Стоять! — взревел городской управитель Матесс. — Пятьдесят человек на укрепление ворот! Остальным стоять!
К воротам бросились не пятьдесят, а сто пятьдесят человек в надежде, что ядра их не достанут. Еще один взрыв послышался далеко слева от ворот, потом справа. Из жилых кварталов уже поднимался черный дым. Вдруг вся стена задрожала, и находившиеся рядом надолго оглохли: ядро врезалось в середину стены, не пробило ее насквозь, но привело людей в еще большую панику. Матесс велел лучникам не допускать шедизцев до рва; но удары и взрывы следовали один за другим, разнося все вокруг, сотнями убивая и калеча людей, не давая прицелиться.
Через несколько часов, которые защитникам крепости показались вечностью, одно из ядер на излете выбило внешние ворота и взорвалось на площадке перед внутренними, разворотив камни и металл. Взрыв швырнул остатки баррикады на людей. Пока они приходили в себя и собирали уцелевших, враги ворвались в город. Два орудия продолжали обстреливать другой участок стены, и вскоре в образовавшуюся брешь вбегали шедизские солдаты.
Еще через два часа по всему городу шла резня и горели дома. По улицам метался Кафур с помощниками, следя, чтобы продукты из горящих зданий были вывезены на склады, которые ему удалось отстоять от огня и около которых была выставлена надежная охрана. На одной из нетронутых башен городской стены Легори с товарищами поднимал стяг Алекоса со скалящимся волком на красном фоне.