На пороге чудес

Пэтчетт Энн

— Вы полагаете, что у меня амнезия и я не помню свою фамилию? — поинтересовалась доктор Свенсон, когда проснулась и увидела листок бумаги.

— Я пытаюсь научить его новым словам, — объяснила Марина.

Тогда профессор снова положила бумагу на грудь и похлопала по ней:

— Хорошо. Пускай запоминает. Доктор Экман учил его писать «Миннесота». Только это ему не помогло.

— Кто знает, — возразила Марина.

— Я знаю. Сейчас я много думаю о докторе Экмане, потому что сама пережила аналогичное состояние. Высокая температура в условиях тропиков — это нечто специфическое и совсем не походит на температуру в домашних условиях. Тут ты чувствуешь, как в тебя вливается раскаленный воздух, либо раскаляешься сама. Через какое-то время ты теряешь все ориентиры, все параметры, даже параметр кожи. Возможно, доктор Экман даже не понимал, что с ним происходит.

— Да, возможно, что не понимал, — согласилась Марина.

Истер не оставлял писем Андерса почти неделю.

Должно быть, они кончились.

— Как вы считаете, какое у меня сейчас состояние?

— Худшее уже позади, но я не скажу, что у вас все хорошо. До этого еще далеко. Вы знаете о таких вещах лучше, чем я.

Доктор Свенсон кивнула.

— Вот я и думаю, что теперь за мной могут присматривать доктор Буди, доктор Нкомо и даже ботаники.

Действительно, доктора приходили каждый день.

Как раз в то утро доктор Буди принесла в кувшине букет розовых цветов с мартинов. Неизвестно, как она ухитрилась их достать.

Теперь они стояли на столике, загораживая лицо доктора Раппа.

Приходили и лакаши.

Женщины молчаливо толпились за окном, расплетая и заплетая друг другу косы. Любая из них могла бы заботиться о профессоре, если бы им позволили.

И Марина сказала об этом своей пациентке.

— Никто из них не сделает дело так, как вы. Я сама вас учила, в конце концов. Вы все доводите до конца, на вас можно положиться. Мне бы хотелось оставить вас здесь, доктор Сингх. Вы сумеете поддерживать связи с «Фогель», заговаривать им зубы, пока остальные будут делать свою работу. Все доктора хорошо к вам относятся. Лакаши привязались к вам, как когда-то к доктору Раппу. Кто-то должен заботиться о них, когда я уйду. Не думаю, что другие это сумеют.

— Лакаши сами о себе позаботятся.

— Нет, не смогут, — возразила доктор Свенсон, — если все хлынут сюда за мартинами и раппами. Я не знаю, поправлюсь я после операции или нет. Обо мне могут позаботиться другие люди, но кто позаботится о них? Честно говоря, я постоянно придумываю причины, чтобы оставить вас здесь. Для этого я достаточно хорошо вас понимаю.

— До сих пор у вас это неплохо получалось. — Марина выжимала салфетку, собираясь обтереть лицо и шею доктора Свенсон.

— Посидите спокойно хоть минуту, — проворчала профессор, отталкивая ее руку. — Сядьте. Я пытаюсь сказать вам что-то важное. У меня сейчас внутренний конфликт. Я хочу, чтобы вы остались, и в то же время привожу доводы, почему вы можете уехать.

— Вы не приводите никаких доводов.

— Потому что вы не хотите посидеть. Все время мельтешите.

Марина села, держа в руках мокрую салфетку. Она была прохладная, потому что в миске было много льда.

Доктор Свенсон глядела в потолок.

Она казалась совсем маленькой.

Над ее головой кружили мухи.

Марине очень хотелось прогнать их, но она с трудом сдерживалась.

— Барбара Бовендер пришла ко мне утром перед отъездом. Она боялась, что я ее уволю, и рассказала, как они попали к хуммокка. Милтон уже рассказал мне об этом, но она решила рассказать еще раз, чтобы продемонстрировать, как она пострадала из-за нас. Она села на стул и заплакала. Сказала, что была на пороге гибели и видела, как ее отец бежал через джунгли, размахивая руками; отец, который умер, когда она была маленькая…

Они говорят о Барбаре Бовендер?

Не о ребенке с хвостом русалки?

Не о компании «Фогель»?

Не о том, что произошло тринадцать лет назад в госпитале Джона Хопкинса?

— Мне она тоже рассказала об этом.

— Да? Тогда, вероятно, вы пришли к тем же выводам.

Доктор Свенсон посмотрела на Истера. Мальчик сидел возле двери голый по пояс, и солнце освещало левую половину его фигурки — руку, ногу, бок и левую сторону лица. От времени синяки стали зеленоватыми.

— К каким выводам? — озадаченно спросила Марина.

Она совершенно не понимала, к чему клонит профессор.

Доктор Свенсон смерила ее своим обычным взглядом — мол, тупица, все так очевидно.

— Миссис Бовендер очень высокая, светловолосая блондинка. Ее отец наверняка был таким же, не так ли? И я невольно подумала, что она увидела у хуммокка белого человека. Издалека, да еще от страха, она могла принять его за своего отца. Он бежал к реке через джунгли, она была на дне лодки и видела его считаные секунды. Я спросила у нее, кричал ли он что-нибудь и на каком языке. Она сказала, что ее отец кричал ей: «Постой!»

Марина похолодела, впервые после отъезда из Манауса, и похолодела так, что ее сердце и кости превратились в лед.

Она положила салфетку в миску.

— Значит, он не умер.

— Я была готова поклясться чем угодно, что он умер, но сама я его не видела мертвым. Иногда, во время обострений болезни, доктор Экман куда-нибудь пропадал. Правда, ненадолго. Как-то раз мы обнаружили его в кладовой. В другой раз он упал через перила веранды и ушиб плечо. Я велела Истеру следить за ним, чтобы он не вставал с постели в часы бреда. Истер был очень хорошей сиделкой, он привязался к доктору Экману, как теперь к вам. Но как-то после полуночи он прибежал ко мне в хижину, на нем лица не было. Вытащил меня из постели. Едва я сунула ноги в сандалии, как он потащил меня к кладовой. В ту ночь дождь лил как из ведра, а Истер безумно рыдал. Я предположила, что доктор Экман умер. Помню, меня это очень удивило, ведь я не сомневалась, что он выкарабкается из болезни. Мы пришли на веранду, у Истера был фонарик. Он посветил на кровать, обвел лучом всю комнату. Доктор Экман пропал, он куда-то ушел, пока Истер спал в гамаке. Я разбудила Беноита, он отправил на поиски группу лакаши, но найти доктора не удалось ни в ту ночь, ни на следующий день, ни позже. Вы знаете, что такое джунгли! Трудно представить себе, что очень больной человек, не сознающий своих действий, продержится в тропической чаще больше двадцати минут. Он наступит на ядовитого паука. Он залезет в дупло огромного дерева и не проснется. Его кто-нибудь сожрет, а косточки растащат по лесу мелкие хищники. Словом, я не знаю, что там случилось, но он исчез, доктор Сингх, бесследно исчез. Другим докторам я сказала, что его, мертвого, унесли среди ночи лакаши. В письме я написала, что мы его похоронили, и была уверена, что уладила печальное происшествие с максимальной человечностью. Так было до тех пор, пока Барбара Бовендер не увидела своего отца у хуммокка.

До этого дня Марине казалось, что она уже все здесь знала и понимала.

Ведь она вовремя заметила копьеголовую змею, разрезала на куски огромную анаконду.

Она успешно выполняла на грязном полу хирургические операции, не имея ни лицензии, ни квалификации.

Она ела кору с деревьев и плавала в реке в испачканном кровью платье.

Но тут она поняла, что все это не имело значения.

Это был поистине адский круг, и он требовал совершенно других навыков, которыми она не обладала.

Но она все равно поплывет туда.

Глупая, она считала, что все безнадежно, а теперь видит, что это не так. Возможно, Андерс Экман жив. Андерс — ее друг, отец троих детей — находится неподалеку, в плену у каннибалов, и напрасно ждет, когда мимо проплывет какая-нибудь лодка…

— Я могу туда отправиться? — спросила она. — Это безопасно?

Доктор Свенсон прикрыла глаза ладонью.

— Нет, я думаю, что они вас убьют.

…Андерс снял халат и надел куртку, висевшую возле двери. Развязал галстук, достал из стола портфель.