На пороге мира
Шрифт:
— А как он по личным качествам?
— Лидер. Достаточно харизматичный уже в этом возрасте. Способен вести за собой и взять командование на себя. Одновременно ярок и общителен, но так же очень скрытен и замкнут. Скрупулёзен, дотошен, работоспособен. Излишне жесток. Способен творчески подходить к решению задачи. Проявил незаурядные тактические способности, как при разработке «операций» детдомовцев, так и при проведении их «в поле»… Очень перспективен, как будущий полевой агент. О лабораторном комплексе и опытах, не обмолвился ни разу. Как и о пребывании на базе СКООН.
— Что ж, — задумчиво постучал мужчина
— Присмотр оставить?
— Естественно. Но не пристальный. Нечего ресурсы в пустую тратить. Просто держите в поле зрения. Почему-то мне кажется, что об этом парне мы еще услышим… Войну, говорите, Училищу объявил? — хекнул мужчина, сидящий за столом. — Ладно, отдохнули, а теперь к делу. Что мы имеем по «Черному Солнцу»?…
Глава 3
Было сложно. Очень сложно. Сохранять от всех в тайне подготовку к поступлению в Кадетское Училище. К «красноперым». К врагам «местных».
Еще труднее было сдавать все экзамены так, чтобы не попасть на глаза «своим». А экзаменов было много.
Не трудные для Леньки, ведь он очень серьезно к ним готовился. Нет. Но сложность вся была в том, что сдать их необходимо ровно так, чтобы пройти, получить стипендию, но не засветиться слишком выдающимися способностями.
Трудно. Но Жестянкин справился. Сдал. Прошел. Поступил. И теперь наступало самое-самое трудное: уйти.
То есть настал день, когда больше не скроешь того, что Ленька Отмор кидает «голоногих» и переходит к «красноперым».
Тот факт, что «войны» уже почти полгода нет, что семь месяцев Отмор уже не Первый, а презренный «трус», мало что менял.
Ведь это же ТОТ САМЫЙ Ленька Отмор, что гонял в хвост и в гриву этих самых «красноперых». Этого ведь никто не забыл. И не простил.
Ни «красноперые», ни «голоногие», которые мигом записали в предатели и свалили все свои поражения и неудачи на него. Как же! Ведь они же такие крутые, умные и хитрые! Они же не могли проиграть этим лохам в фуражках. Если бы предатель Отмор не сливал все их планы «красноперым»!
Покарать предателя!
И покарали.
Ленька медленно спускался с лестницы второго этажа в холл. На плече у него висела сумка с пожитками. Тощенькая такая сумишка…
А внизу стояли уже все «голоногие». Общий сбор. Общая «сходка». Стояли молча. Молча и плотно, перекрывая спинами выход и окна.
Ленька Отмор, не ускоряясь и не замедляя шага, спустился с лестницы и вышел на середину комнаты.
Он молчал. И они молчали.
Минута. Две…
— Предатель! — все же прозвучал выкрик из толпы. Как спусковой крючок, сработало это слово…
Из «больнички» Жестянкин вышел только через две недели. И оттуда он отправился уже напрямую в Училище, не заходя в детдом. Долгов на нем больше не было. За «предательство» он ответил кровью. Не смыл, пятно навсегда останется в памяти детдомовцев на нем. Не смыл, но ответил. Именно поэтому, он не сопротивлялся, когда начали бить. Не выхватил ножа, не стал вцепляться в глотки, глаза и яйца. Не стал.
Возможно, прояви он свой напор и достаточную жестокость с жесткостью, и смог бы шокировать, подавить,
Но. Но тогда бы долг на нем остался висеть. И этот долг вернули бы рано или поздно в какой-нибудь подворотне «пером» в бок, ибо сидеть за стеной вечно — невозможно.
Поэтому не стал Ленька давить в психической атаке, не стал кидаться в бешенную, безбашенную, дикую, яростную физическую, хотя и очень хотелось. Очень.
Он дал себя избить, четко группируясь, как однажды показывал Коршунов на базе, так, чтобы атакующая в пинковую толпа, не покалечила и не убила.
Досталось ему все равно крепко, да и не могло быть иначе, но задачу свою выполнил — быть «местным» и интересным для «местных» перестал.
А по выходу из больницы, попал туда, куда изначально и ставил целью себе попасть — в Училище. Туда, где он мог теперь спокойно заниматься с Дядей Пашей — старым инструктором по физо, живущим при спортзале его странными и завораживающими ночными танцами.
Кто-то скажет, что не стоило оно того. Не стоило таких жертв, не стоило таких сложностей, не стоило оно положения Первого в стае, которое он легко мог за собой сохранить после того ночного провала, даже наоборот — упрочить. Но…
Но это был его сознательный выбор и его план. Четкий и безупречно приведенный в жизнь, непреклонно и безжалостно, как к себе, так и к другим. Пусть приз и спорный, но это был приз, который он выбрал себе сам, и который он получил собственными усилиями, без посторонней помощи и несмотря ни на что. Многие могут похвастаться подобным в одиннадцать лет?
— Товариш полковник, кадет Жестянкин по вашему приказанию прибыл! — четко доложил бывший беспризорник, войдя в кабинет Начальника Училища.
— Проходи, Леонид, — ответил тот из-за стола, поднимая глаза от бумаг. — Ты не против, если я буду тебя так называть?
— Никак нет, товарищ полковник!
— Присаживайся, — указал он на стул перед своим столом. — Разговор у нас будет не совсем официальный. Скорее даже вовсе неофициальный.
— Я вас внимательно слушаю, — ответил мальчик, садясь на указанное место и поправив воротник (форма была совсем новая, и он еще не успел к ней привыкнуть, что не мешало ему уже сейчас четко соблюдать все правила ее ношения). Руки свои он сложил на коленях, спину продолжал держать ровной и прямой, голову не опускал.
— Ты для меня загадка, Леонид, — чуть недовольно постучал дорогой перьевой ручкой по крышке стола полковник Сомов. — Ребенку из неполной семьи очень сложно попасть в наше училище, собственно, как и вообще любое, выпускающее командные кадры. Как и в любые гвардейские части, даже на рядовые должности. СИБ таких просто не пропускает… В твоем же случае СИБ не имел возражений, хоть о не только полной, но и вообще семье, говорить вовсе не приходится.
Полковник замолчал в ожидании, внимательно глядя в лицо своего нового воспитанника, еще носящее желтые следы не до конца сошедших синяков (били его в детдоме с душой, со старанием и усердием). Но кадет молчал, не меняя осанки и выражение вежливого внимания на этом самом лице. Страха или волнения он не выказывал.