На пороге великой смуты
Шрифт:
А ещё в первые святочные дни бойкие девушки-казачки наряжались в чужие сарафаны и закрывали лица платками, чтобы парни их не узнали, шли дурачить молодёжь не своего сословия. Особенно любили дурачить парней ремесленников и мастеровых.
Большая часть казачьей молодёжи наряжалась в одежду противоположного пола: парни – в женскую, а девушки – в мужскую. На городских улицах переодетый девушкой парень избирал себе в кавалеры какого-нибудь простодушного юнца из горожан и заигрывал с ним, назначая свидания, кокетничал и даже давал нескромные обещания. А к концу вечера, когда простак уже «пламенел от страсти», ломался, потом уступал, а на свидании открывался ему под смех затаившейся за забором всей честной компании.
Приблизительно
Обычно после таких «забав» мастеровая молодёжь считала себя обиженной и начинались вполне реальные драки с кольями стенка на стенку, с увечьями и даже с забитыми насмерть. И неудивительно, что после таких «веселий» мерещились и бесы в зеркалах, и мохнатые руки из печек, и прочие ужасы, от которых замотанные Святками казаки и горожане порой лишались рассудка! Из уст в уста передавались страшные истории про страшные гадания, где ослушницу настигала кара в виде поседения, постарения.
Но, несмотря ни на что, девичьи посиделки всегда проходили при погашенных свечах и всенепременно заканчивались вопросами про суженых-ряженых. Оканчивались же Святки наступлением Васильева вечера.
Вечером, который по народному календарю принято называть Васильевым, нечистая сила «давала отмашку» для самых экстремальных святочных гаданий. Это была кульминация Святок. Начинались «страшные» дни, которые длились до самого Крещенского сочельника. Считалось, что гадание в эти дни – самое точное, поскольку помогала сама нечисть, ворующая с неба месяц, чтобы не было свидетелей того, как ведьмы и духи шастают по дворам. Верили, что если старшая в избе женщина до рассвета принесёт из амбара крупы, а старший мужчина – колодезной воды, то предстоящий год двор проживёт с добром. На Васильев вечер всей избой следили за тем, чтобы каша не побежала из горшка – это считалось дурным знаком. По домам ходили бабки-повитухи, омывали притолоки и вытирали их чистым полотенцем – так устранялись следы наведывающейся потусторонней силы. После этого над воротами привязывали сальную свечу, чтобы возвращающиеся с шабаша ведьмы обходили дом стороной.
Этот вечер Жаклин и капитан Барков, как всегда в последнее время, коротали вдвоём.
– Быть может, вы мне скажете, Александр Васильевич, сколько нам ещё понадобится времени, чтобы дождаться приезда Анжели? – спросила Жаклин. – Мне уже начинает казаться, что дело не в золоте французов, а в том, что вы умышленно удерживаете меня в Оренбурге!
– Но для чего? – удивился Барков. – Почему вы так думаете?
– Вы хотите как можно дольше находиться со мною рядом, – уверенно ответила Жаклин.
– Но для чего? – взволнованно повторил капитан.
– Чтобы влюбить меня в себя! – ответила она, глядя в его обеспокоенные глаза.
Барков побагровел до самых корней волос. Он решил, что Жаклин удалось каким-то образом разгадать его планы. Совесть нашёптывала ему, что он разоблачён. Приговор вот-вот будет произнесён, его ждёт кара за двуличие: женщина больше не пожелает его видеть и выставит за дверь. Бедняга! Он и не догадывался, что, знай Жаклин о его планах, это бы не только разъярило её… Жаклин было приятно видеть капитана у своих ног, утверждать свою власть над ним, заставляя его терять голову от любви к ней. Но ей было ещё приятнее ощущать, что она не одна коротает время в своём унылом доме и что ей не приходится выть от одиночества, или впасть в очередную безумную попытку покинуть город одной, зимой и без надёжного сопровождения.
– Господи, да вы
– Фу, Александр Васильевич! Вы говорите то, во что сами ничуть не верите. Все вы, мужчины, таковы. Если вы знаете, что земного счастья не существует, почему вы так настойчиво добиваетесь моей любви? Зачем стремитесь к этому, даже пожертвовав своей блестящей карьерой?
– Мне свет не мил без вас, Жаклин, не говоря уж о какой-то там карьере.
– А вот меня что-то беспокоит молчание губернатора, – решив сменить избитую тему, призналась Жаклин. – Неужели ему ещё неизвестно о бегстве Ании?
– Наверное, нет, – нахмурился, как от приступа зубной боли, Барков. – Мы же не говорили никому об этом. Да и гости перестали посещать ваш дом. К чему бы это?
Столик, заставленный вазами с пирожными, с наполненным вином графином в центре стоял перед креслом Жаклин, точно ограждая её от врага. Она приподнялась настолько, чтобы видеть поникшую голову своего собеседника.
– К тому, что для всех горожан я уехала в Париж, – сказала она запальчиво. – А о моем якобы возвращении тоже не говорилось никому!
После этих слов Жаклин откинулась к спинке кресла и закрыла глаза. А Барков смотрел на неё и сгорал от очередной огненной бури в сердце, вызванной любовью к этой падшей, но сказочно прекрасной женщине.
Капитан Барков отчаянно боролся с собой, стараясь очистить душу от этой любовной скверны. Он пытался заставить себя устоять перед губительной страстью. Освободиться от чар Жаклин, которая околдовала его. Но он не мог сбросить узы с сердца. Он ждал, что в любви к этой внешне очаровательной женщине обретёт упоительные восторги, но уже успел убедиться, что она приносит лишь разочарование и упрёки совести. И всё же у него не было сил вырваться из этого плена. Он знал, он не мог не знать, что вся она зла и фальшива, что она смеётся над ним, презирает его любовь, потешается над его чувствами. Но она позволяла ему обожать себя, и это настолько раздуло пожар его страсти, что уже ничто не могло этот пожар потушить. Он молчал, смотрел на её прекрасное лицо и думал, что должен сломить её гордость ещё большей гордостью, должен напускным равнодушием заставить её полюбить себя. Раньше он думал, что знает, как можно укрощать женщин подобного сорта. Но при попытке применить свои «знания» на практике он потерпел желанную неудачу. Он любил Жаклин бешено, безумно и искренне, а она вовсе его не любила. И она продолжала цинично насмехаться над ним, а он продолжал терпеть это…
Внизу кто-то сильно постучал в запертую входную дверь.
– Кто это может быть? – удивилась Жаклин, раскрыв глаза и привстав с кресла. – Может быть, Анжели принесли черти в это позднее время?
Появившаяся из кухни служанка быстро пересекла комнату и прилипла к окну.
– Это ряженые, – сказала она, не отрывая взгляда от улицы. – Думала, что в нынешние Святки они к нам не придут.
– Ряженые? – удивилась Жаклин. – А что им у меня понадобилось? Я думала, что в таких городах, как Оренбург, подобной дикости не предаются.
– Ещё как предаются, – ухмыльнулся Барков. – Даже в императорском дворце на Святки такие вольности похабные вытворяют, что только диву даёшься!
– А здеся любят потешаться над всеми, – дополнила его ответ служанка. – Над соседями впервочерёдно. Ежели на их стук дверь не отворяют, то могут её в щепки разнести.
– Чем? – ужаснулась Жаклин.
– Бревном вестимо, чем же ещё, – ответила служанка и тут же воскликнула: – Батюшки, а они и впрямь с бревном к вашему дому заявились, госпожа?