На пути к Полтаве
Шрифт:
Репнин не долго цеплялся за раскисший от дождя ретраншемент. Мысль об «отводном бое» быстро овладела им. Робкие попытки контрактовать противника им же самим и были остановлены. Когда полковник Головин повел свои батальоны в штыковую атаку, генерал завернул его, сопроводив свое решение невнятными выкриками: «Что мне делать, коли мочи моей нет, и меня не слушаются, и коли гнев Божий на нас!»
Шведы наседали, не давая времени прийти в себя. Особенно трудно приходилось на правом фланге дивизии, где неприятель действовал особенно напористо. Похоже, что именно здесь подразделения Репнина сбились на простой навал, завершившийся тем, чем и должен был завершиться подобный бой, — беспорядочным отступлением. Впрочем, отступали все же не совсем так, как под Нарвой. Бросали полупики, фузеи, зарядные ящики, оставили даже 6 полковых, увязших в грязи орудий, но не знамена — полотнища срывали с древка, обматывали вокруг туловища и уходили.
Многие роты вели «отводной бой» в полном порядке. То была несомненная заслуга офицеров, сумевших привести в чувство растерявшихся рядовых. Позднее шведы
Во время отступления дивизии наконец подоспели кавалеристы Гольца. Ситуация переменилась — совместная атака драгун и пехоты могла поставить шведов в трудное положение. Но Репнин уже ни о каком контрнаступлении не помышлял. Да и кавалеристы Гольца действовали не лучшим образом. Реншильд, собрав все, что оказалось у него под рукой — немногих драгун и драбантов, всего около 400 человек, — кинулся на русские эскадроны и привел их в замешательство. Затем к шведам подошел Смоландский кавалерийский полк, который заставил русских драгун и вовсе скрыться в лесу.
Покончив с дивизией Репнина, Карл XII стал перебрасывать силы на север с намерением завязать бой с Шереметевым. Однако это потребовало много времени, тем более что короля отвлекло известие о якобы возникших осложнениях на правом фланге. Тревога оказалась ложной. Но темп был потерян, и король остановил войска. Все это дало возможность Борису Петровичу в полном порядке отвести войска за Днепр.
Головчинский бой окончился победой Карла. Сказалось преимущество в выучке, взаимодействии родов войск и умении навязывать противнику свою волю. Довольный король, особенно гордившийся этой победой, приказал выбить памятную медаль с надписью: «Побеждены леса, болота, укрепления и неприятель». По шведским данным, победа обошлась королю в 1200 человек убитых и раненых против 5 тысяч русских. В царском лагере оценили успех шведов скромнее: свои потери исчислили цифрой около 1600 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести против двух тысяч шведов. По всей видимости, в этом случае мы имеем дело с обычным для воюющих сторон стремлением превысить потери противника и преуменьшить или по крайней мере точно обозначить свои. Учитывая итог боя, сомнительно, чтобы шведы понесли большие потери, чем русские. Но и цифра в пять тысяч, составляющая почти половину численности дивизии Репнина, кажется чрезмерной. Шведы, по-видимому, действовали по принципу, позднее афористично сформулированному Суворовым, который в боевом запале мог превысить цифры турецких потерь: «А чего его жалеть, басурмана-то?»
Главное, однако, в нашем случае не споры о потерях победителя и побежденного, а реакция царя на поведение войск. Петру не сразу стала ведома вся правда о сражении. Донесение Шереметева о бое было вполне благоприятным. «Жестокий бой» выдержали, неприятеля, как того желали, потрепали, Репнин успешно отбился и соединился с главными силами «без великого урону». Словом, «кроме уступления места, неприятелю из сей баталии утехи мало».
Известие о Головчине Петр получил по пути в армию. Для царя оно было лучшим лекарством. Армия выдержала настоящий бой с Карлом. Однако по приезду, разобравшись в деталях боя, царь изменил свою оценку. Лекарство оказалось горьким. Особенно возмутило царя поведение Репнина, потерявшего управление войсками. На восьмом году войны такое было недопустимо. Насторожило и то, как быстро были расстроены боевые порядки. «Многие полки пришли в конфузию, непорядочно отступили, а иные и не бився, а которые и бились, и те казацким, а не солдатским боем», — заключил царь.
Биться по-казацки — биться наскоком, нерегулярно, когда так требовался «солдатский бой», по правилам линейной тактики. Не случайно царь в «Учреждении к бою» настойчиво внушал, что подразделения обязаны всегда и везде — наступая, обороняясь, двигаясь в отход — непременно держать строй. А тут стоило шведам чуть поднажать, как все уроки и наставления в момент забылись. Петр понял: нужны выводы, строгие и нелицеприятные. Меншикову было приказано «накрепко розыскать виновных, с первого до последняго».
Репнин попытался оправдаться. Ставил себе в заслугу, что держался, пока была возможность; когда же наступил предел, никто «вспоможения» не учинил; что «управлялся везде один», поскольку остальные офицеры были «в управлении искусства» не на высоте. Но царь не внял мольбам генерала. Военный суд — кригсрехт — признал его главным виновником поражения. Приговор был суров: объявили, что сорокалетний Аникита Иванович «достоин быть жития лишен». Однако, принимая во внимание прежние заслуги, князя оставили в живых. Разжалованный в рядовые, Репнин получил в руки тяжелую фузею и отправился в солдатский строй — искупать вину кровью.
Суровую кару понесли солдаты и офицеры, бежавшие с поля боя. Несомненно, Петр сознательно перегибал палку. Драконовские меры должны были привести армию в чувство. Всем, от генерала до рядового, должно было быть ясно, что в момент решающего столкновения спрос со всех будет одинаков — по самой высокой мерке.
Через четыре дня (7 (18) июля) Карл XII стремительным броском занял Могилев. Не пришедшая в себя после головчинского поражения армия Петра дала сбой: Могилев попал в руки шведов с припасами (пускай и незначительными) и не разрушенными переправами через Днепр. Тем не менее Карл не двинулся дальше
«Могилевское стояние» не было безмятежным. Отряды казаков, переправляясь через Днепр, постоянно тревожили аванпосты. В одну из таких вылазок в Смольянах был захвачен генерал-адъютант Карла XII, генерал Канифер. Он был привезен в штаб-квартиру в Горках. Генерал, успевший к моменту пленения поменять трех хозяев, в духе кодекса наемника-кондотьера при расспросе не запирался и выложил только что приехавшему в армию царю все, что знал. А знал он немало. Петр получил подтверждение о силах Карла: 30 пушек, 12 полков пехоты и 15 конницы, всего около 30 тысяч человек; личный состав в полках не полный — свирепствуют болезни; наконец, во всем, и особенно в продовольствии, ощутим недостаток. Однако о главном — о планах короля — генерал-адъютант толком ничего не рассказал. И не потому, что не пожелал. О них он просто ничего не знал. «О королевском намерении ничего он подлинно не ведает, для того что король ни с первыми генералами, ни с министрами о том не советуется, а делает все собою…» Эта оговорка говорливого Канифера отчасти «реабилитирует» скрытность шведского короля. Быть может, он был и не так уж неправ, избегая делиться своими замыслами с окружением, включая «первых генералов».
Между тем самому Карлу XII постоянно приходилось корректировать свои планы из-за трудностей со снабжением армии. Это его сильно раздражало. К такой войне он не был готов. Изменить ситуацию мог Левенгаупт.
Граф Адам Левенгаупт принадлежал к редкой для той поры породе военных интеллектуалов. Студент Лундского, Упсальского, а позднее Ростокского университетов, он защищает диссертацию и первоначально избирает для себя дипломатическое поприще. В качестве дипломата 25-летний граф отправляется в 1684 году в составе шведского посольства в Москву. Кажется, «варварская» Московия произвела на него мрачное впечатление. Однако он сумел составить свое мнение о русских — неприхотливых, набожных и смекалистых людях. Карьера дипломата разочаровывает Левенгаупта, и он резко меняет свой жизненный путь, вступая на военную стезю. Поворот свидетельствует о решительном характере будущего генерала: хотя на стороне графа происхождение и родственные связи в верхах шведской элиты, начинает он свое восхождение с волонтера у курфюрста Баварии в достаточно зрелом возрасте, когда ровесники могут похвастаться патентами старших офицеров. Послужив наемником в европейских армиях, Левенгаупт в конце концов возвращается на родину, где с началом Северной войны и для него открываются хорошие перспективы. И он не упускает их. Воевать ему приходится не на глазах короля, что плохо, а в Лифляндии с ее ограниченными воинскими контингентами и второстепенным значением. Но зато здесь много русских войск, спешивших с удалением в Речь Посполитую Карла XII как можно основательнее разорить «шведскую житницу». В марте 1703 года полковник Левенгаупт с 1405 пехотинцами и кавалеристами при 10 орудиях встречает близ курляндского местечка Салаты русско-литовский отряд, насчитывающий около 5200 человек с 11 орудиями. Союзники остаются верны себе и избирают оборонительную тактику: два стрелецких полка и литовская пехота огораживаются телегами и рогатками, по флангам располагают хоругви. Казалось, имея такое преимущество в людях и местности, русско-литовские войска могли быть спокойны. Но Левенгаупт идет в решительную атаку и опрокидывает неприятеля. Литовцы бегут, стрельцы отчаянно отбиваются, но против регулярных солдат устоять не могут. Все заканчивается их избиением. Победителям достаются 11 пушек и масса знамен и значков. Потери Левенгаупта составили менее 300 убитых и раненых. Столь славная победа, к большому удовольствию короля, на время заткнула рты всем, кто был недоволен его удалением от шведской Прибалтики. Левенгаупт получил звание генерал-майора и должность вице-губернатора, а позднее и губернатора Курляндии.
В последующем графу уже не предоставлялась возможность столь же громко заявить о себе, как это было в 1703 году. Сил хватало, только чтобы отбиться от русских. Тем не менее карьера складывалась вполне удачно, и к 1708 году он уже был генералом от инфантерии.
С переносом тяжести военных действий на восток ситуация для Левенгаупта изменилась. Появление здесь самого короля открыло новые возможности отличиться. Правда, Карл XII не особенно жаловал генерала-латиниста, но дисциплинированный Левенгаупт не сетовал и готов был действовать как самостоятельно, так и под началом короля. Оставалось лишь ждать решение Карла. И оно последовало. В начале июля Левенгаупту было приказано идти на соединение с главной армией. Помимо пехоты, кавалерии и 16 орудий, генерал должен был привести с собой восемь тысяч повозок, доверху нагруженных огневыми припасами, воинским снаряжением и продовольствием натри месяца{12}. Этого должно было хватить на то, чтобы спущенная с короткого поводка армия дошла по «оголоженной» территории до самой Москвы.