На пути в Халеб
Шрифт:
Тут приоткрылась соседняя дверь.
— Это ты? — спросила Элен.
Сноп света упал на мое залитое слезами лицо, и голос Элен изменился:
— Не плачь… я ведь не знала…
Там, где оказались бессильны мои мужские чары и все мои блестящие тирады, подействовали эти бабьи слезы, подумал я. Но, войдя в ее комнату, я понял, что не только слезы и случайно отворившаяся дверь тому причиной. Комната вибрировала напряженным ожиданием. Я взял ее за руку, и не прошло и мгновенья, как Элен притянула мои пальцы к губам и принялась целовать их. Как нужны мне были в ту ночь эти новые для меня поглаживания и ласки! Лицо Элен смотрело на меня преданно и любовно.
Запах
Часа через два Элен заснула, но смутное беспокойство не дало мне сомкнуть глаз. Я подошел к окну. Небо было затянуто облаками, луна не показывалась. Я был готов любить каждую частичку ее тела — не потому, что во мне что-то изменилось, но из-за ее совершенства. Внезапно, не знаю откуда, всплыла в памяти фраза: «Да, каждый должен умереть, но ты…» Но этот призыв быть мужественным казался мне слишком уж невнятным. Я вернулся в постель.
— Не спишь? — спросила Элен, погладила меня по волосам и снова заснула. Я почувствовал страшный голод. Завернулся в простыню и отправился на поиски кухни. С Элен никогда невозможно прийти к совершенному единению до полного исчезновения индивидуальности. Я был счастлив, меня распирало от гордости, но я говорил себе: ты лишь повод, как птица, как роса. Радуйся, что хотя бы не помешал.
Тщетно я дергал за ручки и толкал двери. Кухня не находилась. Я вспомнил о винном погребе. Мне еще не доводилось пить вино в столь ранний час. На лестнице, ведущей в погреб, в маленькой нише поблескивали бутыли с маслом и грудой лежали крупные яблоки. Я завязал в угол простыни несколько яблок, и тут неожиданно к моим ногам упала корзина, и раздался испуганный возглас: «Господи помилуй!» Это была служанка — я внезапно возник перед нею из темноты. Она стояла как вкопанная и изумленно взирала на меня, пока я как мог успокаивал ее, наконец круто повернулась, быстро взбежала по ступеням и скрылась из глаз.
Я прихватил бутылку вина и собирался вернуться в комнату Элен, но, проходя мимо библиотеки, услышал музыку барокко — музыку, сладостное и умиротворяющее звучание которой не сравнить ни с какой другой. Кто-то встал раньше меня или вовсе не ложился. Я поколебался немного, но не дослушать пластинку было выше моих сил.
Несмотря на ранний час, было приятно пить вино и заедать его темно-золотистыми яблоками. Музыка и яблоки напомнили мне дорогу к Рути по направлению к железнодорожному полотну в иерусалимском районе Бакка: прямо перед тобою солнце, а краешком глаз ловишь большие каменные дома с верандами, чугунные решетки, лазоревые и бирюзовые ставни, обильную зелень — кусты жасмина, горделиво приосанившиеся в своей белизне, сливовые и лимонные деревья, гигантские кедры и кипарисы, эвкалипты. В городе лютует летний зной — а тут все дышит, все живет.
Я сидел, завернутый в простыню, и тут узнал, кто завел пластинку. В дверях появилась длинная фигура Камилио. Было очевидно, что Камилио кухню отыскал. В руках он держал поднос с холодным мясом, нарезанные овощи, сливочное масло, сыр, полбуханки хлеба и кофейник.
— Доброе утро, — произнес он. Он был облачен в длинную вязаную кофту и шерстяные джерабы. — Уже проснулись? Я не мог заснуть. Что за патефон у них! Счастливцы. Без приставных колонок — а какой звук! Уже много лет я такого не слышал!
Он густо намазывал маслом ломоть хлеба, как вдруг глаза его вспыхнули, завидев мой коралл.
— У меня когда-то тоже был такой коралл, только другого цвета. Цветом ангельской кожи называли его. Может быть, встречали? Светлее и более розовый.
— Я ничего не знаю о кораллах, Камилио.
— Коралл — необыкновенный амулет.
— А каков его смысл?
— Это альфа и омега, птица и рыба, орел и филин.
Камилио налил кофе себе в чашку и в мой еще красный от вина стакан.
— Коралл — морское дерево. Дерево, растущее в воде. Ось мирозданья, погруженная в бездну. Он — дитя воды и земли. А его пламенный цвет — факел крушения и гибели.
Моя широкая улыбка, как видно, показалась Камилио насмешливой, и на лице его отразилось некоторое замешательство.
— Что стало с вашим кораллом?
— Я его потерял, — просто ответил Камилио.
Ни один реальный француз не был похож на героев читанных мною в детстве книг, но в Камилио и впрямь было что-то от странных персонажей с испанскими или португальскими именами. Словно морской разбойник, искусный фехтовальщик, сидел он передо мной в своей длиннополой вязаной кофте. И его отношение к женщинам — об этом я догадывался — было чуточку старомодным и забавным: он сам был драгоценной и желанной добычей, и его усилия направлены были на то, чтоб ускользнуть от их настойчивых притязаний.
— Расскажите мне еще что-нибудь о кораллах, Камилио. (Всем нам нравилось произносить его имя.)
— Есть в мире вещи поважнее кораллов и факелов. — Странное воодушевление вновь отразилось на его продолговатом лице. — Важно место, откуда ты пришел, и страдание, и гибель. В них кроется человеческое, и там можно отыскать смысл человека.
«Место, откуда ты пришел», — так говорила и Жиннет. В первую нашу ночь, когда я рассказывал ей о себе, она плакала. Эти слезы тронули меня до глубины души. Не из-за сострадания ко мне. Воспоминания о муках давно уже размыли грань меж грустью и улыбкой, они пробуждали во мне жажду музыки. Но ее слезы показали, что она видит во мне подлинного героя. Все, что способно уязвить подлинного героя, — ужасно, как песчинка, проникшая в тайники Святая Святых, ведь никакая профанация тут просто немыслима. Лишь слезы об истинном герое имели значение. Ничто не вызывало во мне большего презрения, чем люди, вечно вспоминающие о своих невзгодах, будто попрошайки, выставляющие напоказ раны и увечья. Но на чем зиждется слава героя? Разве не сам он избрал свою судьбу?
— Я не люблю эти места, — сказал я, вспомнив, как в детстве кто-то сфотографировал меня и моих приятелей на фоне свалки и дал нам за это плитку шоколада. — Я не люблю эти места, я о них и знать не хочу…
— В этом ваша ошибка, — сказал Камилио. Он снял с шеи шнурок с лиловатым образом Богородицы, непонятно из какого материала сделанным, и амулет из светлого золота.
— Хотите, обменяемся?
— Что это? — Я указал на Богородицу.
— Эскапуларио. Моя мать наказала мне носить ее. Вы слыхали о празднике, который бывает в Лиме, в октябре?
— Я ничего не знаю о Лиме. А золото?
— Это бог Чиму.
— Древний?
— Чиму — наш маскут. Его делают из всякого материала.
— Вы из Лимы, Камилио?
— Я из маленького городка, почти что испанского. Когда вы смотрите там на молодых девушек, вы понимаете, что все они девственницы и что все там пропитано мраком, насыщено тем, о чем не принято говорить…
— Поэтому вы стали дон-жуаном?..
— Фантазии Жиннет, — отмахнулся Камилио.
— Откуда вы знаете, что они девственницы?