На самых дальних...

—

А Олег Петров женился!

Нет, мы не ослышались. На пороге нашего «нумера» с великолепным видом на бухту Золотой Рог стоял не кто иной, как наш друг и товарищ, пограничный лейтенант Владимир Матросов. Два огромных чемодана и неизменное ружье в шикарном, желтой кожи, чехле — все это покоилось у его ног как весомое доказательство свершившегося. Твердым шагом в безмолвной тишине прошел он на середину «нумера», совсем как в пьесе «Ревизор» Николая Васильевича Гоголя.

Как и положено по пьесе, мы вскочили о кроватей и изобразили финальную немую сцену. А что нам оставалось делать? Такого убежденного холостяка, такого дисциплинированного офицера, как наш Олег Петров, надо было еще поискать.

Первым опомнился Витенька Тарантович.

— В отпуске женился?.. — спросил он упавшим голосом.

— В поезде.

— В каком еще поезде? — был мой неуместный вопрос.

— Москва — Владивосток.

Матросов, конечно, был в своем репертуаре и упражнялся в лаконизме: пришел, увидел, полюбил, женился.

— Постой, постой, ничего не понимаю! В субботу мы вас провожали с Ярославского, вчера вылетели сюда самолетом… — Стасу Прокофьеву надо было все это еще переварить. Рассудительный он у нас товарищ.

— А что тут понимать? — сказал наш Суворов. — Сели в поезд. Познакомились. Полюбили. Ну и…

— Все верно, — оживился вдруг Стас. — Поезд идет семь суток, сегодня как раз следующая суббота. Все совпадает. Вот.

— Ничего не совпадает, — сказал Валька Альзоба. — Был один человек — Олег Петров, а теперь их двое…

— А где они расписались? — наивно поинтересовался Витенька Тарантович.

— А-а! — махнул рукой Валька. — В своей записной книжке. Какое это имеет теперь значение!.. Как она?

— В порядке, — ответил Володька солидно.

— Везет же человеку, — сказал Витенька Тарантович. — Верно, Дима?

Единственный человек, с философским спокойствием взиравший на нас, позволил себе улыбнуться.

Когда сегодня утром наша шумная компания прямо с самолета ввалилась сюда, в этот «нумер», где он спал, он не обиделся, он так же мило улыбнулся и встретил нас как хлебосольный хозяин. Выпускник нашего училища, он прослужил уже лет пять на южной границе и щеголял в звании старшего лейтенанта. Был он еще молод, но катастрофически быстро лысел, что не мешало, однако, оставаться ему весельчаком и относиться к себе с той долей иронии, которая всегда притягивала и располагала к нему всех знакомых и незнакомых.

Так вот, Дима Новиков очаровательно так улыбнулся и ответил Тарантовичу, что от такого везения он недавно едва ноги унес.

Мы помолчали. Что там ни говори, а Володькин сюрприз навел нас на грустные размышления, и поняли мы вдруг, что это неизменно ждет каждого, и… «Кто же следующий?» — приблизительно так думал каждый из нас в то первое во Владивостоке утро, когда город только пробуждался, а порт уже жил своей обычной жизнью, и отсюда, из окон нашей скромной гостиницы, идеально открывалась эта картина. Довелось мне повидать и Каспий, и Балтику, и Черное море, но все это вдруг померкло перед зрелищем более впечатляющим. Сапфировая гладь воды, четко расчерченная белоснежными бурунами морских трамваев, уходящих на Эгершельд и на Русский остров; проткнувшие нежную синеву неба стрелы массивных портальных кранов; неуклюжий док, выползший на средину бухты и сверкающий ослепительным светом электросварки; неистовое

множество пароходов, сейнеров, буксиров, барж, — все это двигалось и говорило каждый своим языком. И в этом сонме то исчезал, то появлялся одинокий белый парус, маленький и легкий, как чайка, летящая навстречу солнцу. И невольно мыслями и вниманием нашим безраздельно завладел он, этот белый флажок, и мы уже с неподдельным волнением следили за ним, будто был он сама наша судьба, еще неясная, но в трудностях, в борьбе, в пути…

Город встретил нас по-летнему ярким солнцем, загорелыми улыбчивыми лицами прохожих, обилием бананов и арбузов, веселым треньканьем трамваев, густо облепленных полуголыми мальчишками. Впрочем, удивляться нам здесь не пристало. Ожидаемую картину сурового, необжитого края сменили вдруг мягкие океанские субтропики, а вместо провинции глухой предстал перед нами вполне современный город, веселый, уютный, несколько необычный, с разудалостью бородатых китобоев с флотилии «Алеут» и джентльменской обходительностью моряков торгового флота. С атмосферой романтики и бродяжничества, неуемной жажды дорог, открытий, приключений и прочих атрибутов неустроенной походной жизни.

Нетрудно догадаться, что все это как нельзя близко пришлось нам по душе, ибо мы тоже были молоды, полны сил и мечтали о трудностях, лишениях и подвигах. Нас просто взвинтил этот первый субботний день, и мы жаждали, жаждали лишь одного — быстрее оказаться там, за чертой горизонта, в числе всех «презревших грошевой уют».

С легкого этого настроения мы нанесли визит нашему семейному другу в гостиницу «Золотой Рог» и великодушно простили ему «измену», а потом поиронизировали (что уже совсем не этично) над Димкиной мечтой окопаться после солнечного Кавказа в теплом Приморье. Потом нас могли видеть и на берегу Студенческой гавани, и на стадионе, и в кинотеатре «Приморье», и в ресторане «Арагви», и, наконец, на танцплощадке в парке. Мы торопились сжечь мосты, не ведая о том, что впереди у нас еще целая неделя ожидания, семь таких же взбалмошных, праздных и… тягучих дней. С утра мы часами слонялись по штабу — ловили новости, потом обедали, ходили в кино, на танцы, валялись на пляже, встречались с девушками, были еще частицей этого веселого города, но нами уже безраздельно владела дорога, и мы с нетерпением ждали своей судьбы.

И вот на седьмые сутки она явилась перед нами… в образе майора из отдела кадров. И указка в его твердой руке забегала по огромной, во всю стену, карте. И замельтешили перед глазами острова и полуострова, моря и архипелаги — неизведанные, необжитые, белые наши материки с алыми флажками далеких пограничных застав. Ветер свободно проникал в раскрытые окна, шуршал калькой на столах, но совершенно нечем было дышать. Даже на госэкзамене я так не волновался. Стас стоял рядом и стирал с лица обильный пот. Остальных я не видел. Они были за моей спиной.

— Приморье, Сахалин, Камчатка, Чукотка, Курильские острова, — бесстрастным голосом перечислял майор.

Нет, нас не торопили с ответом.

— Подумайте, — сказал майор, — ваше право, подумайте.

— Подумаем, — пообещали мы и вышли из штаба.

С бухты тянуло разными морскими запахами, чем-то острым, как нашатырь. По крайней мере, здесь можно было отдышаться и прийти в себя.

В сквере напротив нас ждал Димка.

— Ну как? — спросил он.

— Да так, — ответили мы небрежно. — Надо подумать.

Мы зашли в «Арагви», заказали обед и стали думать.

Так прошло битых два часа. В яростных спорах о рыбалке, об охоте, о бурых и белых медведях, о вулканах и гейзерах, о теплых и холодных течениях, о китах, об альпинизме, об айнах, о Головнине, Крузенштерне и об игре в пинг-понг были основательно исчерпаны наши скромные познания в географии, зоологии, ботанике и прочих науках, но согласие наше было призрачным, и надо было еще крепко думать, и тогда слово взял лейтенант Матросов, он же — наш казначей.