На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
— А теперь мы должны расстаться, — говорит мне Ясеф. — А жаль: я бы мог еще кое-что рассказать вам.
Он приводит своего осла, и мы помогаем усадить раненого. Ясеф садится сзади, чтобы его поддерживать.
— Дайте мне его фляжку с водой, — говорит Ясеф, затем хлещет осла по заду, — Ну, а теперь салем алейкум, — прощается он. — И смотрите, не падайте с лошади, Си Яхья, — напутствует он меня.
Для капитана Ларби и Си Мустафы это шутка. Я же не нахожу в ней ничего смешного.
Сегодня третий день, как мы на плоскогорье. Холодно. Порывистый ветер гонит свинцовые тучи и все плотнее
С незапамятных времен эта цепкая трава служила жителям равнины материалом для изготовления предметов домашнего обихода и строительства крыш. И еще сегодня альфу сушат и, натянув на грубо сколоченные деревянные рамы, плетут из нее рогожи, циновки и маты. Их сшивают друг с другом, подпирают толстым шестом, протягивают к вбитым в землю колышкам — и шатер готов.
В каждом жилище можно встретить корзины и другую тару, сплетенную из альфы. Бумажные фабрики тоже по достоинству оценили эту траву. Они платят восемнадцать тысяч франков за тонну французскому королю альфы Жоржу Блаше. Рабочие же по установленным им расценкам получают сто франков за двести килограммов травы. За жалкие восемьдесят пфеннигов сборщику альфы приходится гнуть спину от зари до зари.
Плоскогорье вдается клином между Телль-Атласом на севере и Сахарским Атласом [36] на юге. Своей вершиной оно упирается в Батну [37] , где сходятся обе горные цепи. Его основание совпадает с границей между Алжиром и Марокко, протянувшейся на двести километров между двумя хребтами.
36
Почти параллельная Телль-Атласу горная цепь в Южном Алжире на границе с пустыней Сахара. — Прим. перев.
37
Город в Восточном Алжире, на стыке отрогов Телль-Атласа и Сахарского Атласа — Прим. перев.
В этой замкнутой области живет двенадцать племен союза амианов. Они никогда не придерживались невидимой линии границы, а просто со сменой времен года перегоняли свои верблюжьи и овечьи стада с одной стороны на другую. И только два года назад на одном участке границы бульдозеры провели уродливый шрам, объявленный французским верховным командованием запретной зоной, где будут стрелять в каждого, кто там появится.
Нам преграждают путь несколько семейств бедуинов, перегоняющих скот в поисках новых пастбищ. Мы останавливаемся.
Во главе каравана, покачиваясь, бредут верблюды, груженные шатрами и домашним скарбом. За ними следуют дети. Они погоняют навьюченных припасами ослов. Шествие замыкают мужчины верхом на конях, конвоирующие стада баранов. Рядом, собирая траву, бегут женщины.
Я рад непредвиденной остановке. Верховая езда дается мне нелегко. Правда, я ни разу не упал с лошади, но это надо отнести не столько за счет моего искусства верховой езды, сколько за счет арабского седла, спинка которого препятствует падению.
Мой сивый
Но жеребец уже никого к себе не подпускал. Обеспокоенный, как бы тот не унес меня слишком далеко вперед, капитан тоже скакал вслед за мной. Однако жеребец, чуя погоню, напрягся, и даже Си Ларби не удалось его догнать. В этом повинно было не столько тщеславие моего «Россинанта», сколько стремена, которыми я беспомощно пришпоривал лошадь, судорожно цепляясь за луку седла.
Когда жеребец наконец останавливается, капитан Ларби произносит:
— Ваш галоп слишком резв; а когда он действительно понадобится, лошади уже выдохнутся.
Я утвердительно киваю головой, а сам думаю: «Дорогой капитан, вам-то хорошо говорить!»
Бедуины приветливо машут нам руками. Один из них скачет в нашу сторону. Он испытующе оглядывает нас хитрыми глазами. На нем низко повязанная чалма и бурнус с подоткнутыми спереди полами. Этот бербер [38] — предводитель дуара. Наряду с родовой знатью кочевниками управляет администрация, созданная ФНО на началах самоуправления. Ее низшим звеном считается касма — ячейка, объединяющая около десятка семейств.
38
Кочевые племена в Северной Африке. — Прим. перев.
Следующие ступени самоуправления — дуар, фараа и арх. Все должностные лица избираются. В архе их пять. Они регистрируют новорожденных и умерших, назначают полицию, ведают судебпыми и хозяйственными вопросами.
Пастух сообщает, что взвод уже оповещен о нашем прибытии.
— Должны были выступить сегодня утром, — говорит он, — но ждут вас.
Я с облегчением слышу, что взвод отделяет от нас всего лишь два километра.
— Французам известно о существовании самоуправления? — спрашиваю я капитана, когда мы отъезжаем.
— Они уже не раз арестовывали доверенных лиц, — отвечает он, — но всякий раз их выбирали заново.
— А французская администрация?
— Каиды! — говорит капитан. — Если они не сотрудничают с нами, то перебрались в город и наезжают в свои племена только под конвоем французской пехоты.
В его голосе звучит насмешка. Я украдкой бросаю на него быстрый взгляд. Как часто я пытался прочесть на его лице то, что звучало в его голосе: насмешку, радость, раздражение или ненависть. Но, как и сейчас, выражение его не менялось, всегда оставаясь хладнокровным и дружелюбным.
Я вздрагиваю, когда он хлопает ладонью по крупу своей кобылы, так как мой жеребец тотчас же косится и настораживает уши. И, хотя конь идет шагом, мне кажется, будто из деревянного седла в меня вонзается тысяча иголок. Однако солдат все еще не видно.
Единственным утешением для меня остается то, что, как я знаю по опыту последних дней, они могут вдруг вырасти словно из-под земли. Плоскогорье изрезано бесчисленными длинными, но узкими долинами и балками, о существовании которых догадываешься, лишь начиная в них спускаться или очутившись на отвесном краю обрыва.