На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
— Где твой земляк? — свирепо накинулся он на оставшегося испанца, схватил его за шиворот, приподнял, дал побарахтаться в воздухе, а затем выпустил из рук так, что тот грохнулся оземь и вывихнул себе ногу.
Раздражение младшего лейтенанта было вполне понятно, так как легкомыслие дезертировавшего легионера могло привести к обнаружению опорного пункта. Несмотря на это, бербер получил выговор за грубое поведение.
Молчаливее всех во время обеда были старики. Тогда как молодежь хохотала до упаду над каждой шуткой, они лишь тихо улыбались в свои бороды. Все их движения дышали достоинством: разламывали
Почтение, которого они требовали от юношей, по их мнению, диктовалось мудростью и опытом, приобретенным за долгие годы жизни. Скоро они навеки сомкнут глаза, быть может, так и не осознав, что все последние годы являли собой живой анахронизм. Даже самый молодой из солдат, сидящих за столом, во сто крат опередил их в своем познании окружающего мира. Но он встречает стариков почтительным благоговением и терпеливо внимает уже не раз слышанным рассказам о событиях освободительной борьбы полувековой и тридцатилетней давности.
На столе нагромождаются обглоданные кости, хлебный мякиш и косточки от маслин. Пока остатки барашка выносят на кухню, появляется теплое сладкое кушанье: чернослив, сваренный с корицей и бараниной.
После чая мы распрощались с бербером. В ответ на мою благодарность за угощение он символически целует мне руку, поднося к губам свою, после того как мы обмениваемся рукопожатиями.
— Надеюсь, вы оцените это по достоинству, — говорит мне Си Мустафа на пути в оклад обмундирования, куда отнесли мое гражданское платье. — Я знаю младшего лейтенанта вот уже три года, и, поверьте, он не привык бросаться такими поцелуями.
В складе обмундирования нас ожидает парикмахер. Я медленно снимаю с себя форму муджахида. С каждой вещью, которую я откладываю, у меня связаны воспоминания о неделях, проведенных в Алжирской Национально-освободительной армии. Поколебавшись, я сворачиваю платок — этот шарф, тюрбан и саван вместе.
— Хотите оставить его себе на память? — спрашивает меня капитан.
Я благодарно киваю ему головой. Но прежде чем я успеваю сунуть его в карман, унтер-офицер склада отбирает его у меня и с сияющим видом вручает мне новый. Когда я снова хватаю свой, грязный платок, он с недоумением качает головой под смех окружающих.
Перед тем как сесть в машину, в которой Си Мустафа меня должен доставить снова в Рабат, я спрашиваю капитана Ларби:
— Увидимся ли мы еще?
Он смотрит на меня долгим взглядом.
— Мы будем встречаться всякий раз, когда вы будете вспоминать о днях, проведенных в Национально-освободительной армии, — отвечает он и обнимает меня, целуя в обе щеки.
А. Тараданкин
РЕЙС В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ
Впервые в истории на льдах Центрального полярного бассейна с помощью ледокола создала новая научная дрейфующая станция «Северный полюс-10»
О ТОМ как тягостно бывает на душе ожидающего решения свыше — рассказывать не стоит. Я терпеть не могу этого состояния «невесомости», когда не знаешь: быть или не быть. Больше месяца пришлось мне тогда испытывать на себе чудовищную тяжесть неопределенности. Наконец звонок из Главсевморпути: «Поторапливайтесь. Едете. Зачислены участником экспедиции. Атомоход «Ленин» уходит через три дня». Первые минуты хотелось танцевать. Зачислен! Шутка ли: не просто корреспондент газеты «Советская Россия», не созерцатель, а участник!
Потом наступила растерянность. Я оказался жертвой словоохотливых консультантов. Когда собираешься в далекое путешествие, удивительно как много появляется вокруг советчиков. Одни, ссылаясь на свой опыт, поучают, как одеться в дорогу, другие — как себя вести. Но больше всего находится людей, которые заранее предсказывают, что случится в пути, причем мнения самые противоречивые. В конце концов убеждаешься в своей полной неосведомленности: все все знают, а ты не знаешь ничего.
Чего только я не наслушался за неделю: «Бери побольше теплого белья!», «Запасись вазелином смазывать лицо, а лучше— гусиный жир», «Не забудь флягу под спирт», «Домино», «Пенициллин», «Справочную литературу». Увы, это все никак не могло влезть в один чемодан. И тут меня выручил известный полярный летчик Анатолий Барабанов. Увидев мою растерянность, он рассмеялся.
— Собирайся, едем ко мне домой. Придется помочь.
Сразу все стало просто и ясно. Пилот достал из шкафа кожаный реглан с поддевкой на гагачьем пуху, коричневую цигейковую ушанку, пару теплого белья.
— Эти доспехи проверены на двух полюсах, — сказал он, — А валенки или унты выдадут на корабле.
Барабанов недавно вернулся из Антарктики и собирался ехать отдыхать в Крым.
— Пока я буду купаться в солнце, успеешь сходить на Север, а потом поменяемся местами.
Досаждали мне теперь только шептуны. Слово «атомный» они произносили таинственно, со вздохами, советовали поберечь здоровье и уже совсем тихо, на ухо: «Не забудь о радиации».
Но в одном была полная синхронность. Все предсказывали массу приключений, самых различных: затерты льдами, налетели на риф, схватка с белыми медведями. И уж, конечно, где-то, кто-то, кого-то должен был спасать.
— Завидую, счастливого пути. — Жал в Мурманске руку киноартист Борис Андреев. — Желаю успехов и побольше романтики, приключений…
И вот по трапу поднимаюсь на борт атомного ледокола. Прочь все заботы, все позади, и так спокойно вдруг стало на душе, так светло и почему-то грустно. Когда расстаешься с берегом, всегда чувство грусти по-братски уживается с состоянием душевного подъема, восторга перед неизведанным.
Первое знакомство с кораблем заставило меня от души рассмеяться над недавними советчиками, над самим собой, над пустыми тревогами. Вместе с корреспондентом «Известий» Олегом Строгановым и фотокорреспондентом ТАСС Валентином Куновым я стал обладателем великолепной просторной каюты с двумя иллюминаторами, из которых открывался вид на вертолетную площадку судна. В каюте были все удобства: пружинные кийки, три шкафа, лампы дневного света, письменный стол, умывальник с горячей и холодной водой.