На вулканах

Тазиев Гарун

Нас донимали порывы ледяного южного ветра. Когда, работая, приходилось стоять неподвижно, через короткое время начинали стыть ноги. Они не отходили и после того, как мы спускались в лагерь и усаживались на ящиках полукругом вокруг стола лицом к дежурному по кухне: ведь под матерчатым "полом" все тот же лед. Даже после горячего супа двух чашек чая и стакана грога кровь не желала притекать к окоченевшим ногам. Нередко проходило несколько часов мы давно уже лежали в спальных мешках а конечности все еще оставались ледяными. Попытки растирать их быстро вызывали одышку: физиологически мы находились на высоте 8000 м! Благостный сон охватывал лишь в тот момент, когда ноги наливались теплотой... А утром надо было начинать все сначала.

Однажды вместе с тремя спутниками я крепил блок лебедки как вдруг заметил, что перестал чувствовать холод в ногах. Ощущение приятнейшее для тех кто не знает что оно значит. А значит оно, что в общем-то безвредная стадия охлаждения кончилась и началась куда более опасная стадия обморожения. Ситуация была знакома мне по прошлому опыту: когда-то давным-давно я обморозил ноги на Монблане. Поэтому громко предупредив товарищей, я положил инструменты и заковылял к лагерю. Час спустя ноги отошли в горячей воде, а я, сидя с блаженной улыбкой на физиономии потягивал чаек. Антарктическая эйфория!

Шли дни, занятые погрузочно-разгрузочными работами. Укладывая на днище кратера ящики с оборудованием, я с тоской прикидывал, как их потом вытягивать обратно. Перерывы в работе наступали, лишь когда нас посещали привычные гости - пурга и туман, заставляя отсиживать драгоценные часы в палатках.

Велись ли наблюдения за вулканической деятельностью? В строго научном смысле - нет. Мы просто присматривались вулкану, прикидывая наилучший вариант спуска в жерло. Между прочим, как это ни грустно, вулканологическая литература изобилует описаниями, авторы которых, не обременив себя сбором цифровых данных, тем не менее строят корреляции и делают серьезные выводы. Впрочем, сплошь и рядом цифры тоже оказываются непригодными. Немалое число геологов искренне полагают, что ведут научную работу, аккуратно фиксируя один частоту взрывов, второй - температуру лавы, третий высоту, на которую вылетают продукты из кратера, четвертый текучесть расплава... Затем все это публикуется в научных журналах. Увы, их труды пропадают всуе, поскольку замеры производились порознь. Та же самая информация о частоте, силе, температуре и текучести могла бы обрести огромную научную ценность, если бы данные собирались одновременно и относились к одному и тому же извержению. А так очередная статья лишь множила число публикаций, составляющих "пустую породу" научной информации. Для авторов, правда, эти публикации представляют научный багаж, по которому судят об их квалификации: считается, что чем чаще появляется в печати ваше имя, тем плодотворней вы трудитесь на ниве науки. Научная карьера нередко строится на основе количественных, а не качественных критериев.

Итак, не имея возможности серьезно заняться изучением эруптивных проявлений мы ограничивались тактическими наблюдениями за взрывами - их частотой, продолжительностью, силой. Филип Кайл и Вернер Гиггенбах во время двух предыдущих посещений Эребуса в 1972 и 1973 гг. насчитали в общей сложности около 60 взрывов за 27 дней. Таким образом, в среднем приходилось по два взрыва в сутки. Но это в среднем. На самом деле жерло молчало иногда целыми сутками, а однажды - тридцать шесть часов. С другой стороны, случалось, Фил и Вернер фиксировали по два, а то и три взрыва в час. Их мощь они оценивали по продолжительности; последняя варьировала от 2 до 10 с (один взрыв продолжался более 20 с). Однако эти данные в лучшем случае давали косвенное представление о явлении, во-первых, потому что большую часть времени колодец был заполнен дымом, а во-вторых, при средней частоте два взрыва в сутки оставалось мало шансов на то, что наблюдатели окажутся на краю кратера в нужный момент, когда жерло к тому же очистится от дыма.

Относительное затишье, царившее в течение того долгого дня, который я провел возле кратера год назад, полностью вписывалось в картину, нарисованную Филом и Вернером. Основываясь на личном опыте, насчитывавшем к тому времени добрую сотню извержений различного типа, я полагал, что условия позволят нам спуститься к лавовому озеру, взять газовые пробы и провести замеры. Собственно, не будь такой уверенности, я бы не стал затевать экспедиции. В этом году всю первую неделю подготовительных работ мой оптимизм не спадал: наблюдения подтверждали более ранние впечатления. Однако, когда мы принялись за основательную "колонизацию" днища кратера, меня стали одолевать сомнения.

Для проведения в жизнь "операции Эребус" был выработан стратегический план, согласно которому ударная группа спускалась на двух-трех индивидуальных веревках в жерло. Подъем обеспечивался с помощью лебедки в случае необходимости, если кто-то наглотается газов, обожжется или просто переутомится, его можно будет подцепить за пояс и без задержки эвакуировать наверх. Для этого следовало установить возле самого жерла вторую лебедку. К счастью, она была поменьше, а значит, и полегче той, что мы укрепили на краю вершинного кратера. Без особых усилий мы дотащили ее до нужного места, забили в днище кратера металлические скобы и зафиксировали лебедку стальными растяжками. Рядом поставили палатку, окружив ее защитной стенкой из вулканических бомб и снежных блоков: в ней можно будет укрыться от выбросов горячих шлаков.

Все это заняло не один час, и все время, пока группа хлопотала с установкой лебедки, дежурный следил за тем, что делается в жерле. Наблюдения велись не только за озером в форме сирены, но и за всей южной половиной колодца. Там находилось несколько отверстий, в том числе одно воронкообразное, около 30 м в диаметре, спорадически заполнявшееся небольшим красным озерцом расплавленной лавы. Скоро стало заметно, что взрывы в большом озере обычно уступают по силе тем, что происходят в воронке и остальных жерлах. Причем происходят они чаще, чем казалось наблюдателям на краю кратера, куда доносились лишь громкие шумы. На поверхности большого озера часто лопались красивые пузыри правильной формы и ярчайшего оранжевого цвета, эти звуки были слышны лишь возле колодца. Зато "выстрелы", когда бомбы вылетали на днище кратера, заставляли нас вздрагивать даже в лагере!

Осуществим ли в подобных обстоятельствах наш замысел? За три дня работы в кратере мы зафиксировали несколько пауз в активности жерла по шесть-восемь часов, а одну даже двенадцатичасовую. Вместе с тем иногда в течение 60 мин раздавались два-три взрыва. Они были разной силы, одни незначительные, не стоившие внимания, зато другие заставляли трястись почву. Больше всего меня беспокоила невозможность предвидеть, что последует за очередным взрывом многочасовое затишье или новый всплеск. Между тем, это необходимо было знать наверняка, прежде чем отваживаться лезть в колодец. По общему мнению участников экспедиции, два с половиной часа представляли собой минимум миниморум для того, чтобы спуститься вниз, добраться до берега озера, взять газовые пробы, измерить температуру, вернуться к вертикальной стенке и подняться наверх. Четыре, возможно, даже пять часов нужны были для того, чтобы делать аналогичные операции у воронки и мелких жерл. Можем ли мы рассчитывать на столь продолжительное затишье?

Средняя величина спокойных периодов за время подготовки к штурму составляла шесть-семь часов. Но исключения внушали страх. Я оказался перед лицом неприятной альтернативы: следовало решать - либо мы спускаемся, рискуя оказаться застигнутыми внезапным взрывом со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо отказываемся от попытки и живые-здоровые разъезжаемся по своим странам, так и не взяв газовых проб, представлявших главное "блюдо" наших научных аппетитов...

Эруптивные газы о чем я неустанно твердил тридцать лет, дают ключ к пониманию механики вулканизма. Состав вулканических газов начали изучать еще полтора века назад и продолжают этим активно заниматься во всем мире, особенно в Японии и Советском Союзе. К сожалению, анализы проб не привели к заметному прогрессу в представлениях о закономерностях вулканического процесса. Произошло это потому, что пробы обычно брались и берутся из фумарол, где газы успевают охладиться, смешаться с водой и окислиться. Ключ же, о котором я говорил, связан с исследованием не фумарольных, а эруптивных газов, отобранных непосредственно в момент отделения от породившей их магмы. Эти газы летучие гонцы, несущие информацию о физико-химических процессах, происходящих в глубинах, где зарождается извержение.

Компетентные вулканологи прекрасно знают об этом. И тем не менее продолжают исследовать фумарольные газы. Кажущаяся непоследовательность вызвана тем фактом, что взятие проб эруптивных газов сопряжено с недюжинными физическими усилиями, а часто и с риском, в то время как фумаролы уснувших вулканов легко доступны в любом потребном объеме. Кроме того, изучение эруптивных газов необходимо вести систематически, а не от случая к случаю, выпадающему на долю вулканолога.

Когда я стоял в кратере в часы затишья, глядя на озеро и мелкие жерла, находившиеся совсем рядом, буквально в нескольких минутах, оптимизм брал верх. Во время непогоды вой пурги усугублял раздражение от вынужденного бездействия и воображение рисовало мрачные картины того, что может случиться, я взвешивал все за и против, и по мере того, как текло время, мной овладевал пессимизм.