На вулканах
Шрифт:
Если глядеть сверху, с вершины Этны, он и вправду похож на лунный кратер: плоский круг, обнесенный невысокой стенкой. От настоящих кратеров Луны он отличается отсутствием характерного для лунных цирков центрального выступа или высокого пика, очевидно вулканического происхождения. Правы и проводники - действительно похоже на сковородку. Только теперь следует говорить "было похоже"...
Я весьма удивился, узнав из записок первого исследователя, приблизившегося к этому кратеру, - а был это француз и звали его де Гурбийон, - что к моменту моего знакомства с кратером возраст его не превышал ста тридцати лет. Из тех же записок я выяснил, что перед человеком, который ценой немалых усилий, натерпевшись вдоволь страха, одолев крутой подъем, усыпанный качающимися обломками камней, добрался до верхнего края кратера, представало изрыгающее дым и пламя бездонное жерло. Удивление мое объясняется тем, что к 1949 г. от крутого, трудно преодолимого подъема остался лишь мягко сбегающий метров на двенадцать пологий спуск, радовавший и глаз и ногу. Как и весь этот участок привершинной части Этны, он был покрыт тонким слоем вулканического пепла уютного мышиного цвета. А от пугающей бездны осталась стенка менее чем в два человеческих роста да плоское сковородочное дно...
Стало ясно, что в этих краях за один век может исчезнуть холм высотой более 200 м и впадина еще большей глубины. Понять это было несложно, поскольку факты говорили сами за себя. Де Гурбийон описывал пейзаж таким, каким он предстал перед ним в 1819 г., а я имел возможность наблюдать тот же ландшафт всего тишь сто тридцать лет спустя.
Я даже не мог себе представить, что рельеф способен стираться так быстро - как в кино. Всего за два года, с 1974 по 1976, на моих глазах наполовину исчезли под вулканическими наслоениями Фрателли Пии. Эти два крутых конуса-близнеца высотой в двадцать-тридцать метров получили свое название в честь двух братьев из древнеримской легенды, о которых нам чуть позже подробно расскажет Флоранс Тристрам: братья спасли своих беспомощных родителей во время извержения вулкана.
Среди сотен побочных конусов высотой от нескольких десятков до нескольких сотен метров, усеивающих просторы склонов Этны, лишь "Благочестивые братья" могут похвастаться характерным башнеподобным профилем. Это объясняется тем, что во время извержения куски лавы, вылетая из отверстий кратеров-близнецов, поднимались невысоко и не успевали застыть к моменту падения. Они падали еще мягкими и тут же прикипали к "бомбам", упавшим чуть раньше и успевшим затвердеть. Такие конусы называют плюющимися или конусами разбрызгивания.
Наблюдатель, приехав после пятнадцати-двадцати лет отсутствия, не узнал бы "лунного кратера", Фрателли Пии и многих других характерных особенностей рельефа верхней Этны. Это производит сильное впечатление, по крайней мере на меня. Однако рождение буквально из ничего - из отвесного колодца, разверзшегося в 1911 г., целой горы, год за годом выраставшей у подножия вершинного конуса Этны, повергло меня в изумление. Как и все, кому пришлось наблюдать за вулканом в последние двадцать лет, я считал ее просто горой-спутником, но северо-восточная бокка в конце концов настолько переросла главный конус, что теперь с ее вершины взор опускается в зияющий провал Вораджине - главного кратера Этны. Поразительная перемена!
Ныне северо-восточная бокка имеет высоту 3350 м и представляет собой самую высокую из вершин Этны. До извержения 1964 г. наивысшая точка - 3250 м - находилась на краю большого кратера, а еще раньше гора в своей самой высокой части, расположенной в районе главного кратера, между Вораджине и кратером 1964 г., - достигала отметки 3315 м...
До извержения 1964 г. этот большой кратер разительно отличался от того, что мы видим сегодня. Он представлял собой широкую депрессию диаметром в полкилометра и глубиной несколько метров, плоское дно которой, прорезанное длинной трещиной, резко обрывалось бездонным провалом Вораджине. По-итальянски Voragine значит "бездна". В то время этот провал шириной около 250 м и глубиной, в которой терялся взгляд, был самым главным, самым широким, самым глубоким, самым центральным кратером Этны. Однако Вораджине не действовал с тех пор, как в 1911 г. прорезалась эта северо-восточная выскочка, это побочное устье, которое и сорок лет спустя, несмотря на весьма активную деятельность, не озаботилось украситься чем-либо, кроме небольшой стенки, правда широкой, но до смешного низкой.
В действительности эта шестиметровая стенка, или вал, представляет собой небольшой участок огромной шапки размером с километр, образованной наслоениями потоков лавы, изливавшихся из этого устья. Понял я это лишь много лет спустя, когда заметил, что бокка мало-помалу подрастает за счет бесконечных потоков, ложащихся в виде веера, и превращается в широкий плоский купол. В середине него возвышается крутой конус из шлака высотой в 200 м. Собственно, его неправильно называют северо-восточный боккой, так как это все же настоящая гора, а не просто устье.
На протяжении шестидесяти лет северо-восточная бокка была самым активным кратером на Этне: ее деятельность очень редко прерывалась краткими периодами покоя. И в один прекрасный день конус, который бокка взгромоздила на себя, поднялся выше главной вершины.
Однако после 1971 г. северо-восточная бокка работает хотя и эффектно, но чрезвычайно редко. Теперь наиболее активной помимо Вораджине является бокка Нуова - "Новая", внезапно возникшая в главном кратере в 1968 г.
Глава вторая,
в которой говорится, как сильно за последнюю треть века изменился облик не только самой Этны, но и людей, живущих у ее подножия.
К сожалению, весьма крупные изменения коснулись не только внешнего облика Этны, но и характера живущих на ней людей.
Как я уже говорил, впервые я приехал в Сицилию в 1949 г., спустя четыре года после второй мировой войны. Италия в ту пору жила в глубокой нищете. Двенадцатью годами ранее Карло Леви написал: "Христос остановился в Эболи", имея в виду, что бог забыл обо всем, что происходит южнее Неаполя.
Эту нищету, показанную Карло Леви, я наблюдал своими глазами. Она стала особенно горькой в результате вторжений, прокатившихся по стране: сначала с севера до юга прошел вермахт, а позднее с юга на север - союзные войска. Вместе с ними двигались толпы любителей погреть руки на несчастье ближнего, причем не только иностранцы, но и итальянцы.
Жизнь крестьян, которую я наблюдал каждый свой приезд, вызывала одновременно восхищение и душевную боль. Меня восхищали древние, глубоко укоренившиеся традиции земледельцев и приводила в ужас их беспросветная нужда.
Полевой геолог поневоле близко соприкасается с жизнью сельского населения и, даже будучи, как я, весьма далек от этнографии, ощущает местную социальную обстановку гораздо острее, чем обычный приезжий. И уж тем более, чем турист-экскурсант.
В те ранние годы я посетил Этну и Стромболи, Липари и Вулькано, Везувий и Флегрейские поля, Меццоджорно, итальянский юг, тогда еще не вышел из средневековой нищеты, и подлинно средневековый запах его селений пьянил голову. Об этих селениях лучше рассказывают картины Брейгеля-старшего, чем Джотто. Сицилия была почти полностью сельскохозяйственной областью. Я знал об этом из книг и поэтому так поразился отсутствию на острове ферм и деревень: все население жило в городах - крупных, таких, как Палермо и Мессина, Катания и Сиракузы, или в маленьких городках. Я видел то, о чем было давно известно всем, кроме меня: сицилийский крестьянин - горожанин, городской пролетарий, который ходит на работу в поле, но живет в городе.