На задворках галактики. Трилогия
Шрифт:
Казалось бы, что такое три курса медфака, чтобы ей, недоучке, операции позволяли делать? Да ещё в полевых условиях? Однако же она и ампутации делала, и операции, пусть и несложные, и грамотные сопроводиловки составляла. Сказывалось её принадлежность к медицинской династии, мать и отец — потомственные хирурги. Багаж знаний у санинструктора Косенко превышал третий курс медфака существенно.
Танюша. Потрескавшиеся губы, обветренные щёки, колючие серые глаза, но смотреть на неё было приятно. И дело не в том, что Масканин, как и все вокруг, был обделён женским обществом. Просто было в ней некое обаяние, простое человеческое обаяние. Да
— Вывозить их надо, — добавила санинструктор. — Шестеро уже померли. Столько же на подходе, если их срочно хотя бы в медсанбат не доставить. Что молчишь, Масканин?
— Сам знаю, — ответил Максим раздраженно, оттого что не в его власти решать жить ли тяжелораненым. — Не злись, придумаю что–нибудь…
Он отошёл от неё, направившись к раненым, скрипя зубами при виде отсортированных по степени тяжести. С ранами в живот лежали отдельно, в грудь и конечности поближе к лёгким. На самом "отшибе" лежал без сознания егерь с ранением в позвоночник, вряд ли он вообще жилец. В его сторону старались не смотреть, словно давил на всех суеверный страх. Криков здесь уже давно не было. Откричали уже своё, кто не шоковые. И стонов почти не слышно, уколов Танюша не жалела.
— А что, командир, скоро заново хакона бить? — выкрикнул кто–то из бойцов.
— Ты, смотрю, никак в бой рвёшься? — вопросом на вопрос ответил поручик.
— Так ежели кровнички наши, могём!
— Куда тебе "могём"!? — зло рявкнула подошедшая следом Танюша. — Кто недавно орал: "жить не хочу"?
— Так, а что ж? — не унимался всё тот же егерь. — Отходняк после уколов часа через три будет. Успею довоевать.
— Гринёв, не сходи с ума, — попыталась его осадить санинструктор.
— Про нацуру не слыхать? — спросил другой егерь, с одуревшим взором. Накололи его, видать, сильно, у него правую кисть Танюша ампутировала.
Нацурой вольногоры называли хаконскую нацгвардию, которую ещё в первые месяцы войны зачислили в кровники.
— Ещё один герой, мать вашу! — выплеснула злость Косенко. — Ты–то куда лезешь? Какой из тебя солдат?
— А я левша, Танюша, — ничуть не обиделся калека. — И не солдат я. А воин! Могу ещё пригодиться, хоть подносчиком быть.
— Нацуру, господа вольногоры, я вам не обещаю, — объявил Масканин. — Но велгонцев пообещать могу.
— Ну, тогда я с ротой! — заявил покалеченный.
Таких добровольцев среди раненых оказалось не мало, выкрики и шуточки зазвучали наперебой.
Не обращая внимания на протесты санинструктора, поручик отобрал шестнадцать способных носить оружие бойцов. А потом уступил и покалеченному егерю.
— Чёрт знает что, господин поручик! — санинструктор уже не пыталась никого убедить. — Ну, мужики!..
— Танюшка, — сказал один из егерей, — мы же взрослые мальчики…
Косенко ничего не ответила. Махнула рукой в сердцах, выражая всё, что думает об этом умнике. И отошла подальше, закурила.
— Какие вы идиоты, мужики, — произнесла она, когда к ней подошёл Масканин.
— Танечка, ну гад я, гад…
— Нет, — тихо сказала она, — ты псих. Все вы психи. И дураки. А гады — те велгонские
— Ничего, они развязали, мы её завяжем. И перевешаем всю велгонскую сволочь.
— Масканин… Уходи пожалуйста…
В который раз она проводила его тоскливым взглядом. В душе всё же стало немного теплее, он впервые назвал её по имени. Не "медициной" и не сержантом, а Танечкой. Только бы его, дурака, не убили…
Старший фельдфебель Вагенький самозабвенно крыл матом начавшую раскисать землю, заодно поминая всех святых и по матери своих бойцов. Из трёх грузовиков с боеприпасами, два, облегчившись на четверть, должны были срочно отбыть к 15–й роте. Одна беда, траншеи грузовички преодолеть не могли. Поэтому Вагенький исходил пеной, руководя настилкой из брёвен. Его поджимало время, а тут колёса начали буксовать. Проклятые траншеи, чтоб их!
С горем пополам грузовики укатили. А Вагенький долго ещё отдувался и сплёвывал забившуюся из–под колёс в рот и нос грязь. Из его команды, у последнего грузовика остались десять бойцов и водитель. С ними старший фельдфебель должен был начать оборудование батальонного пункта боепитания. Что он и собирался сделать, но тут в его безмятежные планы вмешался рок в лице поручика Масканина.
— Здравия желаю, Трофим Сергеич, — с загадочным видом поприветствовал его Масканин.
Вагенький посмотрел на него настороженно. Даже напрягся, что в общем было комично, если соотнести его заносчивый нрав и известную близость к командованию. По должности он был вхож к командиру полка, чем не раз злоупотреблял, причём не зависимо от личности командира полка. Полковники приходят и уходят, а Трофим Сергеевич остаётся. И габаритами он обладал, по сравнению с Масканиным, просто таки богатырскими. В армии Вагенький служил двадцать второй год, из них пятнадцать на своей нынешней должности. И все эти годы в родном полку, в родном четвёртом батальоне. Поэтому, он помнил Масканина ещё по его срочной службе, и тем более помнил, что стоящий перед ним поручик, будучи простым егерем, не раз куролесил на пару с Чергинцом. Раз пять, не меньше, эта парочка попадала на гарнизонную гауптвахту. И глядя в обманчиво наивные глаза поручика, Вагенький нутром почуял подвох.
— И тебе, Максим, не болеть, — ответил Вагенький нейтральным тоном.
— Тут такое дело, Сергеич… В общем, мне добровольцы нужны. А у тебя парни боевые, как на подбор все амбалистые. В бой так и рвутся, аж искры из–под копыт… Масканин воодушевляюще поглядел на собравшихся в кучку на перекур бойцов.
— Я естественно прав, соколики? — спросил он у них.
— А чего ж? — ответил стоявший с краю егерь. — Или мы не вольногоры, браты?
— Вот я тебе щас, Подлужный, почешу языком! — взревел Вагенький, багровея. И добавил несколько сложных матерных конструкций, в которых печатными были междометья и отдельные словосочетания вроде "духа авантюризма" и "полная анархия".
В подобных конструкциях старший фельдфебель был известный виртуоз, говорят, иной раз от его экспромтов и бабы вдруг рожали. Однако сейчас все его усилия пропали в туне, да и честно сказать плагиат он выдал сам на себя. Егеря–интенданты конечно пошатнулись от его напора, но мысли в их головушках пустили глубокие еретические корни.
Вагенький бушевал бы ещё долго, но Масканин скомандовал добровольцам построение и победно уставился на пунцового от возмущения унтера. Все десять егерей поддались "духу авантюризма и анархии".