На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– Что вам, дорогая? – тихо спросил Мышецкий.
– Вы уже вступили, князь, в новую должность?
– Да, вступил. Временно.
– А кто же теперь будет «вице»?
– Атрыганьев. Тоже – временно.
– Все временные. Одна я здесь – вечная, – ответила женщина и, нагнувшись, поцеловала его долгим, стонущим поцелуем…
Разморенный от вина и слез, Сергей Яковлевич даже не заметил, как Монахтина удалилась. А когда снова открыл глаза – перед ним сидел уже Сущев-Ракуса. Жандарм был пьян в стельку, но язык у него был подвязан по-прежнему
– Ениколопов-то, – сказал он, – отомстить мне возжаждал за что-то. Решил споить меня! Бутылки по четыре выпили. Теперь он там под столом валяется, как свинья, а я здесь, дорогой князь, перед вами… Аки голубь!
Он набулькал себе зельтерской, посмотрел на бегущие со дна бокала веселые пузырьки.
– А здорово бабахнуло! – вдруг сказал полковник. – В целом квартале – стекол как не бывало… Это не динамит и не «гремучка». Видать, немецкая, химия… Дремлюга-то здорово прокакал!.. Вы, князь, протрезвели, душа моя?
– Да, ничего. Но что мог сделать ваш Дремлюга?
– Что? Да он, подлец, никого вдогонку не послал.
Сергей Яковлевич посмотрел на жандарма с удивлением:
– А разве…
– Только так, – опередил его жандарм. – Вы думаете, князь, за вами никто не едет? Оглянитесь!
– Ну, я оборачивался! И не один раз.
– И никого не видели?
– Никого.
– Вот и отлично. Значит, ваш покорный слуга наладил охрану, которой вы даже не замечаете…
Аристид Карпович отхлебнул зельтерской, замурлыкал:
Эта песня без конца,начинай сначала:лавров ждешь ты для венца.Лавры – в суп,тебе – мочала…Сергей Яковлевич окончательно протрезвел:
– Хватит, полковник. Лучше скажите, что будет дальше?
– Дальше? Смею заверить ваше сиятельство, что впереди нас ожидают великие события!..
Жандарм не обманул молодого губернатора: в ту же ночь были арестованы участники покушения на Влахопулова (двое из них оказали вооруженное сопротивление, и портной Зудельман погиб в перестрелке).
Одновременно вторично провели обыск у Ивана Степановича Кобзева: этот человек сделался за последнее время чуть ли не личным врагом Сущева-Ракусы, ибо вставлял палки в колеса «полицейского социализма».
Вслед за тем Аристид Карпович начал планомерный промышленный террор. Он подкладывал под конторы частников, как гремучую петарду, своего «социалиста» Виктора Штромберга, и Уренскую губернию – раз за разом – потрясали короткие взрывы стачек с копеечными требованиями.
– А вы не боитесь пересолить, полковник? – спросил Сергей Яковлевич у жандарма.
– Нет, князь. Грядущее уступит предо мною…
Уренских капиталистов лихорадило в пугливом ознобе. Они боялись обращаться за помощью к правительству, так как между ними и правительством вдруг выросла полицейская стена.
В городе,
Сам же полковник, оставаясь в тени, развернул пропаганду «копейки». Началось постепенное разложение необразованного пролетария. Из рабочих слободок все чаще слышалась полюбившаяся песня:
Всюду деньги, деньга, деньги,всюду деньги – господа!А без денег жизнь плохая —не годится никуда…Императрица – наконец-то, с помощью Серафима Саровского, – родила наследника престола, и уши уренских обывателей несколько дней ломило от благовеста церковных колоколов. Во время торжественного богослужения, где возглашалось многолетие, Мышецкий совсем неожиданно встретился с Ениколоповым:
– А вас амнистия не коснулась?
– Пока вы губернатор, – был едко-вежливый ответ, – меня трудно выжить из палестин уренских…
Мышецкий посторонился эсера, но Ениколопов шагнул следом за ним, доверительно шепнул в ухо:
– Царствование будет воистину кровавым, князь…
Сергея Яковлевича передернуло: терпеть не мог когда шептали на ухо.
– Оставьте, – сказал он. – Шутки неуместны…
– Но я не шучу, – наседал эсер. – Наследник наверняка болен гемофилией. Брат и дядя нашей императрицы умерли от несворачивания крови, гемофилией страдают и все ее племянники…
Мышецкий почему-то вспомнил Додо. «Всюду кровь, кровь, кровь», – часто говорила сестра. «Откуда это у нее?» И Сергей Яковлевич вдруг с ужасом подумал: «Да ведь не она же это придумала… Подслушала! Еще там, во фрейлинской… Да, да! Именно так любила говорить сама императрица, Алиса Гессенская, – кровь, кровь, кровь!»
Аристид Карпович эти дни ходил сияющий, и Мышецкий решил капнуть в душу жандарма, источающую мед, одну капельку черного дегтя.
– А что там – в депо? – спросил вроде равнодушно.
И мед сразу же оказался испорчен.
– Забольшевичились, сволочи, – ответил жандарм, невольно гримасничая. – Мой Витька Штромберг в лепешку разбился, и – хоть бы что! Хорошо, что ваш Кобзев отстранился от деповских, а то бы давно спал на нарах в участке! Просто удивительно, до чего упрямые эти… марксята!
Мышецкий внимательно посмотрел из-под пенсне.
– Послушайте меня, Аристид Карпович, – решился высказать он честно свои давнишние соображения, которые до этого момента хранил втуне, в потемках сердца. – Отчего это вы с таким пренебрежением говорите о марксистах? Ведь я все-таки изучал статистику, знаю экономику капитала… И, – заключил Мышецкий, – если рабочие сумеют проникнуться доктриной Маркса, то, уверяю вас, это будет грозная сила!