Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— А, это вы? Что-то вам не спится.
— Я слышу, вы беседуете с кем-то?
— С великим мудрецом, — ответил с полным ртом Даниарбек.
— Уж не с господином ли доктором?
— Поистине, вы уже отужинали, а мой мудрец, — и Алаярбек Даниарбек шлепнул себя по выпирающему под халатом животу, — кушать хочет.
Оставалось только так истолковать этот жест: не приглашаю вас к ужину, отправляйтесь-ка восвояси.
Хаджи Акбар так и понял и сухо спросил:
— Доктор дома?
Алаярбек Даниарбек насторожился. Глаза его забегали, но он опустил голову, чтобы Прыщавый ничего не заметил. Язык же его продолжал работать без малейшей запинки.
— Доктор (изрядная горсть риса отправлена в рот)… мнам… мнам… при всем его величайшем уважении ко мне (новая горсть риса), не изволит докладывать мне: дома он или не дома, спит он или бодрствует. — Возникла новая пауза, потому что рот оказался вновь полным. — Мнам, работает он или предается дозволенным развлечениям. Он доктор, он мудрец! Мудростью он равен доктору древности Лукмону. — Рука Алаярбека не без кокетливости продолжала порхать между блюдом и ртом. — Поистине, был бы он мусульманином, его давно бы наши имамы и муфтии объявили бы ходжой — святым.
Но Прыщавого грызла одна-единственная мысль.
— А о какой гурии вы тут говорили?
— О той, которая будет услаждать вас, господин Хаджи Акбар, в раю, когда дурная кровь, скопившаяся в вашей почтенной шее, задушит вас от неумеренного принятия пищи. Не гневайтесь, благородный, ибо гнев может вызвать возмущение крови, и вы попадете в райские объятия гурий раньше, чем вам бы хотелось.
Глава двенадцатая
Торговцы славой
Осла, даже назвавшегося конем, выдают уши.
Разговор с военным назиром Бухарской народной республики Ариповым оставил у Энвербея самый неприятный осадок. Если слушать Арипова, то получалось, что вся Бухара в его, Арипова, «железных руках», что вся народная милиция поголовно против большевиков, что из милиционеров можно сформировать (Арипов с известной кокетливостью употребил этот термин, не замечая даже, что заимствует его из русского языка) по мановению ока целые дивизии, вооруженные, оснащенные английской амуницией, первосортным конским составом, пулеметами, артиллерией (здесь он тоже состроил кокетливую мину, но по другому поводу: намекая на помощь извне, он не желал раскрываться полностью перед высоким гостем). Но цифр Арипов не называл, и, видимо, назвать не был в состоянии. И совсем уж бахвальством прозвучало его утверждение, что достаточно ему, Арипову, сегодня подать знак, «зажечь костры ненависти», как заработают хорошо отточенные ножи и через минуту не останется ни одного большевика в городе Бухаре в живых. Энвербей едва не задал вопрос: «Что же вам мешает?» Глядя на припухшее от ночных кутежей и пьянства лицо Арипова, его мокрые, расшлепанные губы сластолюбца, круглый выпирающий живот, он уже понял, с кем имеет дело. Обстоятельства требовали от Энвербея жить со всеми в добром согласии. Когда он ехал в Бухару, его заверяли, что весь народ полон ненависти к большевикам, что сотни тысяч вооруженных воинов ислама сражаются против Красной Армии, что почтенные люди — купцы, баи, помещики — проникнуты возвышенными принципами и отдают на священную войну против большевизма свои капиталы до последней теньги. На месте — в Бухаре — все оказалось иначе.
Все в Бухаре на словах держались очень воинственно, клялись поднять меч против большевиков, но сами и в глаза не видели ни меча, ни винтовки. Байские сыпки, торгаши, они вздрагивали при винтовочном выстреле.
Живший тайно на квартире военного назира Заки Валидов, с которым он уже неоднократно встречался, мало-помалу, очень осторожно и нерешительно, но все же в конце концов открыл Энвербею глаза на истинное положение вещей. После бегства эмира джадиды решили, что революция кончилась. Революция, по их мнению, состояла в том, что вся политическая власть, все эмирские посты, все ценности, все богатства переходили от эмира и его клики в руки джадидов. Они боролись за «свободу процветания местного капитала». До свержения эмира джадиды провозглашали высокие идеалы, кричали о политических свободах, о законном гражданском судопроизводстве, о просвещении, о создании государственного бюджета и даже о земле для крестьян. Сейчас джадиды забыли все свои обещания. В правительстве заседали представители именитого купечества, торговцы хлопком, каракулем, мануфактурой. Они делили доходы, товары, лакомые куски. Они рвались торговать с заграницей. Днем и ночью им мерещились длинные рубли. Они набросились на Энвербея с вопросами, сколько он возьмет каракулевых шкурок по сходной цене. Нельзя ли как-нибудь сбыть лежалый хлопок. Можно уступить со скидкой. На складах много шелка-сырца. Говорят, Германия дает хорошую цену. Нельзя ли достать вагонов двести мануфактуры? Они суетились, переговаривались, не стесняясь присутствия Энвербея, перепродавали целые партии товаров, хлопали по рукам, а вечером спешили на пиршества, где обжирались до желудочных колик, опивались вином и водкой, где ломались в чувственных плясках бачи из эмирского гарема. Все эти «деятели» с интересом смотрели на Энвербея в упор, разглядывали его, делали бесцеремонно замечания о нем, о его внешности. «Молод еще, безбород, щуплый какой-то, нет солидности», — сам слышал он о себе не раз.
Энвербей разъяснил почетным представителям коммерческих кругов, что в Германии помнят о старых друзьях в Бухаре. Промышленники и банкиры Берлина богаты и могущественны, в их руках огромные капиталы. Когда он, Энвер, покидал Германию, они просили передать, что всегда готовы пойти навстречу и помочь бухарским торговцам и промышленникам, попавшим в тяжелое положение из-за большевиков. Для связи они назвали уполномоченного кишечной фирмы герр Шмидта и К° — Зигфрида Неймана, уроженца Туркестана, отлично знающего местные языки. Что касается золота и товаров, то лучше всего связаться с отделением вновь созданного в 1919 году германо-персидского общества «Дейтч-ираниен» в Мешхеде и там получить кредиты под верное обеспечение. Он советует искать деловые связи именно с немцами. Англичане всегда оказывались врагами ислама. Вспомните унижение Турции, жестокости в Иране, Афганистане; вспомните ужасную участь несчастных миллионов мусульман Пенджаба, Лахора. Немцы же всегда предъявляли доказательства своего расположения к мусульманству, и недаром сам император Вильгельм II провозгласил с порога мечети Дамаска хутбу: «Нет бога, кроме бога, и Магомет пророк его!»
Слова Энвера вызвали разочарование, полное разочарование, когда джадидские главари узнали, что он не собирается покупать товары или продавать что-нибудь. Они сразу же отвернулись от него. Он попытался возмутиться, но тогда иттихадист из Ташкента пояснил ему: «С вашим уходом из турецкого правительства, с появлением Кемаля джадиды перестали надеяться на помощь Турции в борьбе против большевизма. Мы смотрим теперь на Англию». Энвербей сразу же насторожился:
— Я же высказал вам свое отношение к англичанам!
— Никогда не брезгуй врагом, если можно получить пользу, — туманно заметил иттихадист, — кажется, так говорил и пророк.
Но он не стал вдаваться в подробности. Он видел, что при упоминании об Англии лицо Энвербея изменилось, и перевел разговор на менее щекотливые темы. Он сообщил, что в Фергане разворачиваются большие события. Басмачество оживилось. Есть основания считать, что полная победа близится.
— Сколько красных войск в Туркестане? — резко спросил Энвербей.
Молчавший до сих пор назир внутренних дел Рауф Нукрат не совсем уверенно назвал цифры. Энвербей вспылил:
— Какая-то горсточка держит в подчинении десять миллионов мусульман!.. Народ, имеющий древние воинственные традиции!
— Но вы, — вкрадчиво заметил Нукрат, — не учитываете одного: яд большевизма проник глубоко в сердца простонародья. Нечестивое учение Ленина…
— Я не желаю слышать о Ленине, — прохрипел Энвербей. — Вы, вы виноваты в создавшемся положении, вы сидите сложа руки, вы позволили разврату расползтись по всей стране подобно чуме.
— Простите, — проговорил медленно Заки Валидов, — господин Нукрат не заслужил слов осуждения. Господин Нукрат очень умело использует свое положение назира и председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией… — И он расхохотался. — Он наш чека! Хо-хо-хо. Большевики воображают, что господин Нукрат их верный друг, что он… хо-хо-хо… большевик, а он…
Но смеялся Заки Валидов недолго. Он заметил, что Энвербей даже не улыбнулся, и заговорил о другом. Он признал, что положение в Бухаре тревожное.