Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Словно ожидая заслуженной похвалы, он прижал обе ладони к животу и поклонился.
— Почему вы говорите так громко? — смог наконец вставить слово Энвербей, в ярости думая: «Вот настоящий кусочек осла!»
— Извините, тут и там, — назир показал на дверь в приемную, — все свои люди. Бояться нечего.
— Прекрасно, когда же вы отпустите деньги?
Лицо назира сразу же поблекло.
— Какие деньги? — спросил он деревянным тоном.
— На наши расходы, на дело…
— На какое дело? И потом надо подсчитать… э… э… посмотреть возможности… что предусмотрено сметой…
— Я не могу ждать…
— Что поделать… Финансы, друг мой, дело серьезное.
Фамильярное «друг мой» переполнило чашу терпения. Энвербей вскочил и побежал, звеня шпорами, к выходу. Уже в дверях он стряхнул руку догнавшего его назира с рукава своего золотошвейного халата и сдавленно прохрипел:
— Когда вы кончите болтать?.. Я требую денег! Он выскочил из кабинета красный, возбужденный.
Энвербей совсем не хотел, чтобы весь свет знал о его подлинных замыслах и намерениях. Джадиды же своим крикливым тоном вносили нервозность. Энвербея не устраивало, чтобы, как говорится в старинной пословице, «его медный таз упал с крыши». А эти болтуны, как будто нарочно, швыряли и швыряли огромный медный таз на камни мостовой, точно хотели грохотом и звоном оповестить весь мир о начале похода против большевиков.
Да, большевики! Энвербей не отдавал себе отчета, какую помеху в его замыслах могут представить бухарские большевики и, в частности, Центральный комитет Компартии Бухары. Он высокомерно предпочитал не замечать его. Но одно уж то, что большевики — все эти рабочие, батраки, водоносы, дехкане — смеют встать на его пути, вызывало в нем ярость. «Их нельзя ни уговорить, ни запугать, ни… купить», — говорил ему Рауф Нукрат. И это было непонятно и… страшно.
Сам Рауф Нукрат больше молчал и держался в стороне.
И только однажды после длительного обсуждения важных дел Нукрат вдруг заметил:
— Когда вы станете великим эмиром Турана, не забудьте и нас.
Несколько обрадованный признанием со стороны этого мрачного, молчаливого, но, как все говорили, сильного человека, зять халифа быстро повернулся к нему.
— Видите ли, — продолжал тихим голосом Нукрат. — Вам трудно понять, у нас в Бухаре условия несколько отличные от Стамбула, по я хотел бы просить… — он чуть замялся, — я просил бы не препятствовать одному делу…
— Я готов, — охотно согласился Энвер. — Я понимаю, что столь уважаемый человек, как вы, предпринимаете только достойные уважения дела.
Но Нукрат чуть ухмыльнулся и, нисколько не смущаясь, продолжал:
— Я прошу никому не давать права держать в городе Бухаре и в других городах галыб-хоны и, скажем, не облагать их налогами. Не найдете ли вы возможным подписать заранее фетву?
Не имея представления о том, что такое галыб-хона и о чем просит этот седенький, чистенький богослов, полагая, что речь идет о каких-то промышленных предприятиях, зять халифа очень охотно подписал фетву.
— Своей фетвой вы поможете развитию нашего искусства, — поспешил пояснить Рауф Нукрат, присыпая свежую подпись зятя халифа по старинке песочком и сдувая его. — Мы обращали ваше внимание на одетых в шелка и кисею юношей приятной наружности в лакированных сапожках в чайханах в день праздника. Помните, вы даже спросили, кто они такие? А на богомолье в Баго-уд-Дине они пели перед толпами богомольцев. И вы заметили восторги, которые они вызывали у слушателей и у толпы почтенных почитателей. О, это бачи — наша особенность Бухары.
Энвербей действительно припомнил разнузданное пиршество у одного из назиров и женоподобных мальчиков, ломавшихся в странном танце с циничными телодвижениями. Когда его спросили, нравятся ли ему танцы и пенис, он из вежливости похвалил их. Следуя примеру необычайно возбужденных гостей, и в том числе двух-трех назиров, предупреждавших малейшие взгляды и капризы бачей и всячески ухаживавших за ними, зять халифа тоже приказал поднести подарок наиболее грациозному юноше в лазоревом камзоле, перепоясанном серебряным поясом с голубой и зеленой бирюзой. Поразило его, что юноши артисты капризничали и ломались не хуже опытных стамбульских кокоток. С пьяными возгласами почтенные назиры вытаскивали из карманов флаконы с духами, деньги, мыло, какие-то безделушки, золотые и серебряные кольца. Едва только одному из смазливых мальчиков приглянулся чей-то бархатно-парчовый халат, как сейчас же владелец поспешил снять его с себя и преподнести артисту. Кто-то взял шелковый поясной платок и собственноручно, дрожащими пальцами повязал его на талии мальчишки, который при этом изгибался всем туловищем.
Сейчас, как только фетва была подписана, Нукрат хлопнул в ладоши и обратился к заглянувшей в дверь татарке-секретарше:
— Пусть войдут.
Повернувшись к зятю халифа, Нукрат сказал:
— Большое, очень большое развлечение в Бухаре — наши бесподобные бачи. И до сих пор, я имею в виду до революции, дело это держал в своих руках сам эмир. По его приказу собирали по всему государству луноликих мальчиков и направляли в Бухару. Когда у вас найдется время, я покажу вам большой двор. Это и есть галыб-хона. Там в худжрах и теперь живут под строгим надзором прекраснейшие юноши из всех городов: из Вабкента, Каратага, Шахрисябза, Кала-и-Хумба. Там же обитают скрипачи, сурнайчи и другие музыканты. Эмир частенько посещал жилище красоты и искусства, проводил время в наслаждениях, а нередко забирал наиболее приглянувшихся юношей к себе в арк.
— Но это… это…
— Что ж поделать, — добавил Нукрат, — на то он был деспот. И самые красивые юноши государства служили его страстям.
— Но это противоестественно.
— Тсс, — Нукрат показал глазами на дверь.
В комнату вступила странная процессия. Впереди шла татарка-секретарша, которая вела, держа брезгливо двумя пальцами за рукав лазоревого камзола, того самого плясуна, на которого обратил во время пиршества внимание Энвер. Юноша кокетливо крутил головой, осклабив набеленное, нарумяненное лицо, играя насурмленными бровями в такт подергиваниям плечей и бедер. Из-за спины бачи выдвинулись два старца с патриаршими бородами. Сломавшись в поясном поклоне, они рассыпались в любезностях и, обращаясь к зятю халифа не иначе как в превосходной степени, в один голос заговорили:
— Припадая к вашим ногам… примите в дар известнейшего нашего красавца бачу Туриба, танец которого — восхищение, а нежный стан — мед! Способнейший в пении и страсти, он заставляет гореть сердца и тела тысяч поклонников…
Весь изгибаясь и прищелкивая пальцами, бача Туриб скользнул в танцевальном па к зятю халифа и, прильнув к нему, приблизил свое лицо с ужимками к его рукам, томно вздохнул, закатив неестественно глаза.
Побагровев, зять халифа отшатнулся и крикнул:
— Вон!