Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Зеленое лицо исчезло, забилось за угловой столик.
— Не хочет ли господин турок выпить? Правда, мусульмане говорят, что им нельзя…
— Я пью коньяк, — сказал Энвер. У него дрогнули губы, глаза забегали и крылья ноздрей зашевелились.
— Коньяк? — переспросил хозяин. Он внимательно посмотрел на посетителя: наметанным глазом он сразу же определил — турок склонен к спиртному. Голос хозяина снизился до шепота: — Есть великолепный коньяк марки «Хенесси». Мы получаем его из Франции. О, не удивляйтесь! Контрабанда…
Энвер склонился к прилавку. В глазах его зажглось вожделение, рука сжала холодную бутылку. Хозяин заломил неимоверную цену. Но Энвер уже был во власти желания.
— Откупорьте. Но если…
Хозяин ловко вытащил пробку, налил несколько капель в рюмку и брызнул на ярлык. И на ярлыке резко выступило слово «Хенесси».
— Вы видите… У нас первосортный товар.
Снова промозглые улицы. Ноги стали тяжелые.
У ничем не примечательной двери Энвербей остановился и закурил папиросу с длинным мундштуком.
Глава третья
Заговор
Блюститель словоблудья и греха…
Они сидят в гостиной позади лавки и пьют кофе по-турецки. Хозяин уже в преклонных летах, и Энвер с ним почтителен.
— Я пришел к вам за советом, капитан Юсуфбей.
— Я готов дать совет, господин вице-генералиссимус. — В словах Юсуфбея чуть звучит ирония. Энвер или не слышит ее, или делает вид, что не слышит.
Они прихлебывают горячую черную жидкость из крохотных чашечек.
Здесь, посреди Берлина, уголочек Турции; здесь, расположившись на низких оттоманках, хозяин и гость чувствуют себя коренными стамбульцами. Громко тикают вычурной отделки часы. Бурлит кипящее в медной фигурной кастрюлечке с очень длинной ручкой кофе.
Но вот даже и с точки зрения восточной вежливости можно поговорить о деле. Начинает старик с сентенции:
— Лев становится лисом, когда нужда дошла до кости.
— Величие османов втоптано в грязь! — кричит внезапно Энвер. — Перемирие было подписано на борту английского крейсера. Втоптано величие в грязь, втоптано!
— А кто втоптал величие в грязь?
— Осторожнее, капитан Юсуфбей! — в ярости восклицает Энвер.
— Господин вице-генералиссимус, — бормочет старик. — Вы просили совета? Я слишком ничтожен, чтобы давать советы, позволю только напомнить вам: несчастия Турции начались в тысяча девятьсот тринадцатом году.
— Переворот?
— Я имею в виду переворот тысяча девятьсот тринадцатого года, когда вы, младотурки, прогнали правительство Кемаль-паши Кыброглы и показали зубы англичанам. Вы протянули руку дружбы немцам. Какая ошибка!
— Немцы — верные друзья!
— Англичане злопамятны, англичане добровольно не отдадут и булавки. В руках англичан весь мир! Вы и ваши друзья Талаат и Джемаль надеялись с помощью немцев победить всех, но победили вы только самих себя.
— Мы… мы… — Но Энвербей не смог больше ничего сказать.
Он думал, и думы его были невеселые. Да, всю жизнь он ненавидел англичан, всю жизнь он боролся против них. В роковые дни 1913 года он решил, что час настал и ненавистной Британии скоро конец. И вот он, вице-генералиссимус, сидит перед жалким старичишкой, капитаном Юсуфбеем, и унижается только потому, что Юсуфбей связан с англичанами, друг англичан. Да, да, Юсуфбей — английский агент, еще со времен султана Абдул Гамида II он живет в Берлине. Говорили, Абдул Гамид нанес смертельную обиду Юсуфбею. А когда зло простому смертному причинит всесильный властелин, то он становится самым страшным врагом обиженного. Сильному мира сего не надлежит терпеть угрызения совести. И на смертного обрушивается двойное несчастье: несправедливость и злоба властелина, не желающего переносить даже мысль, что он совершил эту несправедливость. Властелину невыносимо видеть лицо им обиженного. Юсуфбей бежал из Стамбула и нашел убежище в Берлине. Он торговал английскими коврами и керамикой, добытой на холме Гиссарлык, бывшем когда-то древней Троей, и служил верой и правдой немцам, — по крайней мере так думал подполковник Николаи. Но подполковник — разведчик, «хитрый из хитрых», — видел только одну сторону медали. Получая, как он думал, ценнейшие сведения от Юсуфбея, он верил ему. Да и могло ли быть иначе. Абдул Гамид II забрал в свой гарем дочь Юсуфбея наложницей, а Юсуфбей являлся сеидом, потомком пророка, чем никак не мог похвастаться султан, хоть и носил титул халифа мусульман. Вполне естественно, мстительные чувства благородного сеида Юсуфбея еще более выросли.
Но подполковник Николаи не знал другой стороны медали. Всегда Юсуфбей, еще в бытность свою в Турции, водил дружбу с англичанами и, попав в Берлин, вскоре нашел дорогу к Интеллидженс сервис, а возможно, что произошло и наоборот. Интеллидженс сервис нашла путь к капитану турецкой службы в отставке Юсуфбею.
Служил Юсуфбей и немецким, и английским хозяевам добросовестно.
Несмотря на мягкие ковры и тяжелые плотные гардины, в антикварной лавке стоит ужасно неприятный запах затхлости. Промозглая осень забирается в уютную комнату.
В синеватом дыму наргиле плавает вся в бронзовых арабесках люстра. Собеседники попивают кофе. Долго рассматривают тончайшие узоры на чашечках, потом только делают глоток. Юсуфбей каждый раз тяжело вздыхает, Энвер недовольно фыркает. Он выпил слишком много коньяку и не совсем владеет своими чувствами. Каждая реплика Юсуфбея вызывает в нем протест. Забывая о своем положении, он порой начинает попросту кричать.
Вздыхая снова и снова, гостеприимный хозяин склоняет голову, но ничем больше не выдает своего неудовольствия. Разве только чуть дрожали тонкие, длинные пальцы со следами хны на изящно отполированных, как у женщины, ногтях.
— Вы всегда вызывали неудовольствие в Лондоне, — тихо, едва слышно шевелились его синеватые старческие губы.
— Предпочитаю ехать на осле, да на своем, а не кататься на дареном из милости скакуне, — свирепо проворчал Энвербей.
— Турция очень потерпела от войны, — сокрушенно пробормотал Юсуфбей. — Сколько несчастий, позора! А достаточно было опереться на дружескую руку англичан и…
Он снова разлил кофе по чашечкам, и ароматы далекой Аравии на какое-то мгновение перебили запахи плесени и гнили.
— Мы говорим, говорим, — наконец прервал молчание Энвербей, — но я пришел не для обоюдных комплиментов, а вы пригласили меня не для того только, чтобы напоить друга кофе.
— Старого друга! Друга, в лапы которого я остерегся бы попасть в Стамбуле еще не так давно.
Почти зловещая улыбка шевельнула тонкие губы Юсуфбея.
— Едва ли бы вы стали поить меня кофе даже месяц тому назад, а? — заметил Энвербей и настороженно посмотрел на чуть шевелящуюся портьеру. Взгляд его не ускользнул от Юсуфбея. Он пренебрежительно пожал плечами.