Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Нет, слишком далек Туркестан, слишком туманна задача, невероятна, фантастична. Он подумает, поразмыслит.
Но англичанин не унимался. Он, видимо, решил, что собеседник набивает себе цену, и поспешил в качестве решительного довода привести несколько соображений практического свойства.
— Примите во внимание, ваше превосходительство, что вы, если поедете туда, будете не одиноки. По нашим данным, многие турецкие офицеры из пленных не желают возвращаться из Туркестана на родину. Их не устраивает в Турции режим диктатуры Кемаля. В Ташкенте, Фергане, в городах бухарского ханства вы, ваше превосходительство, встретите верные вам сердца, горячие умы.
Он вынул из папки листок бумаги и заглянул в него.
— Вы, конечно, помните Аббаса-эфенди, полковника, он еще учился здесь, в Германии, прекрасный офицер. Знаете, где он сейчас? Он директор школы в Коканде, бывшей столице некогда могущественного Кокандского ханства, крупнейшего центра торговли хлопковым сырьем. Миллионные обороты! А сейчас Коканд осажден армией ислама под командованием генерала Курширмата. Позволю вам назвать еще Мухаммеда Амин-эфенди-заде… Прошу вас, ваше превосходительство, не записывайте… Список длинный. Когда мы с вами договоримся, я его вам вручу, я имею в виду тех офицеров, с которыми мы… — он слегка замялся, — поддерживаем прямой контакт. Так вот, Амин-эфенди-заде очень полезный человек. С тысяча девятьсот восемнадцатого года он состоит членом высшего своеобразного большевистского конвента Туркестана, как его… Центрального Исполнительного Комитета. Турецкий высший офицер, аристократ до копчиков ногтей — и… управляет большевиками… Великолепный ход конем, а? Позвольте назвать еще Нури-пашу.
При его имени Энвер потерял напускное спокойствие и оживился.
— Да, да, тот самый Нури-паша, член верховного военного совета Турции в период вашей… — англичанин хотел, очевидно, сказать диктатуры, но поправился, — вашего правления. Сейчас Нури-паша в Туркестане военный комиссар… Ха… комиссар. И он же один из организаторов и деятелей туркестанской антисоветской партии «Иттихади мели». И Нури-паша очень много… отлично, я бы сказал, помогает организовывать эти самые… как их… «басматши» в Ферганской долине.
— А у вас в списке нет майора Фарукбея?
Палец джентльмена скользнул по столбику фамилий.
— Ффу, впрочем, зачем я ищу! Да, ваш друг очень важная птица сейчас в религиозных кругах Бухары и… тоже чрезвычайно полезный человек. Впрочем, о нем поговорим потом, в случае… если… вы понимаете. Да, кстати, очень не мешало бы вам побеседовать с некоторыми интересными персонами здесь в Берлине… Не откажите запомнить или записать адрес. Кепеникерштрассе, 38. Очень интересные люди… ваше превосходительство. Весьма интересные.
О, это «ваше превосходительство»! Как оно ласкало душу, сладким жаром разливалось по крови.
Энвербей все еще тянул, все еще не решался.
— Господин вице-генералиссимус, я вас не узнаю. Где ваша решительность, энергия? Вы же собственноручно застрелили в тысяча девятьсот тринадцатом году Назим-пашу. У вас не дрогнула рука, а он был военным министром и нашим другом, другом Британии. Я подчеркиваю, вы убили собственноручно друга англичан. Вы прогнали англофильское правительство Кыброглы. Вы нанесли огромный ущерб политике Британии на Востоке… О, у нас, англичан, с вами старые серьезные счеты. Не правда ли? И если сейчас мы, англичане, протягиваем вам руку, вы должны понять, что это много значит.
Но Энвербей все еще молчал.
— Сам военный министр королевского правительства сэр Уинстон Черчилль поручил мне переговорить с вами. Подумайте обо всем, что я сказал. А сейчас…
И он дал понять, что беседа затянулась… На прощание, уже провожая Энвербея к выходу, джентльмен заметил как бы невзначай: «Сэр Джордж Керзон, министр иностранных дел его величества, намерен в ближайшие дни сделать представление правительству Германской республики о недопустимости пребывания на территории Германии некоторых лиц турецкого происхождения, известных своими действиями против интересов Британии. О нет, нет! Вас едва ли имеют в виду, если, конечно… если мы найдем с вами общий язык…»
— Собака! — пробормотал Энвербей, правда уже после того, как распрощался с агентом Английского банка, и вышел на улицу.
Долго ходил Энвербей по ночному Берлину и очень устал. Какая-то робость напала на него. Он не сразу решался обращаться к редким прохожим. К тому же название улицы Кепеникерштрассе никак не запоминалось, и, перед тем как спросить, приходилось искать уличный фонарь и заглядывать каждый раз в бумажку.
Наконец он оказался на сравнительно широкой улице. Слева и справа в полном безлюдье дремали громады плохо освещенных многоэтажных домов, и между ними в тумане прятались приземистые особняки тяжелого прусского стиля. В гулкой пустоте квартала громко отдавались шаги по гладкому, выложенному кафельными плитками тротуару, на редкость чистому. По брусчатой мостовой с легким рокотом прокатил автомобиль дорогой марки. Аристократический квартал!
Да, где-то здесь. Но вот и номер 38. За чугунной решеткой ограды особняк.
Калитка оказалась открытой, и Энвербей пошел по высохшей почти дорожке среди потемневшего газона к высокому крыльцу.
Отряхивая яростно макинтош, точно в складках его застрял сор льстивых слов англичанина, Энвербей поднялся по лестнице и позвонил.
Он не сразу понял, куда привела его бумажка с адресом, и не сразу перед ним раскрылись те, с кем он здесь встретился. Они долго присматривались, долго изучали. Возникло неожиданное затруднение: и Энвербей, и некоторые из собравшихся говорили как будто по-турецки, но плохо понимали друг друга. С грехом пополам, мешая турецкие, немецкие, английские и еще какие-то слова, наконец объяснились.
Оказывается, Энвербей попал в дом «Мусульманского революционного общества».
Здесь он почувствовал себя среди свои. Здесь он нашел и эмигрантов из Турции, бывших своих офицеров. Один из председателей Общества познакомил его с выходцами из Туркестана, с беглыми вельможами эмира бухарского, а также с казанскими муллами, бакинскими нефтяниками и с каким-то вождем никому не известного туркменского племени. Хозяин дома, болезненный с виду, опухший от вина и разврата некий Назим рекомендовал Энвербею усатого громадного Хаджи Акбара, торговца каракулем из Бухары, богача и «идейного борца». С бокалом в руке подошел неестественно бледный, лысоватый, с бахромкой бесцветных волос, ниспадавших на ворот пиджака, господин и, чокнувшись, представился;
— Зигфрид Нейман, туркестанский коммерсант.
Все много и беспорядочно говорили, много ели, еще больше пили, вопреки мусульманскому запрету.
Какой-то сильно подвыпивший турок, судя по ветхому френчу — офицер, подсел к Энвербею и начал разглагольствовать:
— Младотурки — противники революций. Но Россию младотурки поддерживают. Россия не хочет подмять Турцию, поэтому… надо воспользоваться Россией а, что я сказал? Да, Россия — союзник. С ее помощью мы сметем с лица земли мировой капитализм. По коммунизма мы не допустим… Ни-ни… Коммунизм — средство, а не идеал. Наш идеал — единство турецких народов… национализм… Да здравствует великий Туран!..