Набат
Шрифт:
— Ты уверен?
— Абсолютно, — ответил Грейсон. — Возможно, — поправился он. — Может быть.
Анастасия обдумала его слова, потом вновь обратила взгляд на собеседника.
— Ты сказал «нам».
Тот кивнул:
— Я еду с тобой.
Это было самое спонтанное его решение за последние несколько лет. Он чувствовал, что так будет правильно. Более того, он почувствовал себя свободным.
— Грейсон, я не уверена, что это хорошая идея, — засомневалась Анастасия.
Но его уже было не удержать.
— Я Набат, а Набат идет куда ему вздумается, — отрезал он. — К тому же я хочу увидеть собственными глазами,
Грозовое Облако никак не прокомментировало его решение. Не попыталось ни отговорить, ни поощрить. Или, возможно, оно промолчало потому, что в дело была замешана серп. И только когда Грейсон снова остался один, Облако обратилось к нему. Но оно ничего не сказало по поводу их поездки. Разговор принял совсем другое направление.
— Я зафиксировало изменения в твоих физиологических реакциях, когда ты говорил с капитаном, — сообщило Облако.
— И каким боком это тебя касается? — огрызнулся Грейсон.
— Просто наблюдение, — спокойно ответило Облако.
— Ты столько лет изучаешь человеческую природу, разве ты не замечаешь, что вторгаешься в мою личную жизнь?
— Замечаю. Но еще я знаю, когда ты хочешь, чтобы в твою личную жизнь вторглись.
Как всегда, Грозовое Облако оказалось право, и это вывело Грейсона из себя. Ему хотелось поговорить об этом. Обдумать. Но конечно, больше ему не с кем было это обсудить, кроме как с Грозовым Облаком.
— Полагаю, она произвела на тебя впечатление, — продолжало Облако.
— Она? Не слишком ли опрометчиво говорить о Джери «она»?
— Вовсе нет. Небо над пещерой чисто, видны звезды.
И тогда Грозовое Облако объяснило Грейсону представления Джери относительно различий между гендерами — изменчивыми, как ветер, и недолговечными, как тучки.
— Это… поэтично, — заметил Грейсон. — Но непрактично.
— Кто мы такие, чтобы судить о подобных вещах? — проговорило Облако. — Кроме того, человеческое сердце редко бывает практичным.
— А вот сейчас я услышал осуждение…
— Напротив, — возразило Облако. — Я тоскую по такой роскоши как непрактичность. Она добавила бы… плотности… моему существованию.
И только немного позже, лежа в постели уже без наушника, Грейсон осознал, почему разговор с Джери Соберани одновременно и увлек его, и растревожил.
«Привет, Грейсон», — сказал/а Джери. Казалось бы, ничего необычного. Но эхо этого приветствия отзывалось где-то в глубине души. Этими же самыми словами, с теми же самыми интонациями Грозовое Облако обратилось к Грейсону, когда снова заговорило с ним после долгого перерыва.
«Радиоактивный кратер образовался на месте марсианской колонии задолго до моего рождения. Но те из вас, кто приближается к столетнему юбилею, возможно, помнят взрыв общественного возмущения. Катастрофа на Луне, потом на Марсе — люди решили, что колонизация слишком опасна. Массы были настроены против идеи внеземных поселений. Или, точнее сказать, их настроил против один весьма крикливый и категоричный новостной канал — «Глобус Медиа». Слышали о таком? Нет? Это потому, что его больше не существует. Он появился тогда с единственной целью: повлиять на мнение широкой публики. Кому-то нужно было, чтобы решение Грозового Облака остановить космические программы выглядело как реакция на требование
И словно бы этого было мало, один из серпов, торпедирующих колонизацию, начал быстро наращивать свое влияние в средмериканской коллегии. Даже выбор им исторического покровителя — не что иное, как скрытая издевка.
Доктор Роберт Годдард, гениальный ученый, был пионером ракетостроения, сделавшим возможными полеты в космос.
Однако Грозовое Облако от идеи не отказалось. Оно предприняло еще одну, последнюю попытку разместить человечество за пределами Земли. Не лунная колония, не планетарная, а орбитальная. Ближе к дому. Проще приглядывать.
Необязательно быть гением, чтобы угадать, что случилось потом».
39 Не хватит никаких зеркал
Серпу Алигьери едва исполнилось тридцать, но то была его двадцать девятая жизнь, ведь он обновлялся довольно часто. На самом деле серп Алигьери прожил около 260 лет. Он уже мало походил на человека. Таков результат многочисленных поворотов за угол. Кожа растягивается и начинает лосниться. Кости подвергаются эрозии — теряя четкую структуру, они становятся гладкими и округлыми, словно речная галька.
Большую часть времени он проводил, любуясь своим отражением и ухаживая за собой. Он не видел того, что видели другие. Сам он считал себя воплощением нестареющей красоты. Как статуя Адониса. Как Давид Микеланджело. Никаких зеркал не хватит, чтобы достойно отразить его великолепие.
Он не общался с другими серпами, не посещал конклавы, и никто по нему не скучал. Ни одна коллегия за многие десятилетия не предъявила на него свои права, так что в списках ни у одного Верховного Клинка он не значился. По большому счету, весь мир его забыл, и это устраивало серпа Алигьери. Мир слишком усложнился, на его вкус. Алигьери вел уединенный образ жизни, держась на приличном расстоянии как от мировых событий, так и от моря — насколько это было вообще возможно в Британии.
Он не знал и знать не желал, что Грозовое Облако умолкло. И хотя он слышал про какие-то проблемы с островом Твердого Сердца, он понятия не имел, что остров теперь на дне Атлантики. Пусть это беспокоит других. Если не считать случайных прополок в Ковентри и за его пределами, дела серпа Алигьери на этом свете закончились. Однажды он уже спас мир, теперь же хотел лишь прожить свою вечность в тишине и покое.
Посетители приходили к нему очень редко. Обычно он выпалывал людей, постучавших в его двери, — подходящая судьба для тех, кто осмеливался его потревожить. Конечно, после этого приходилось выбираться из дому, невзирая на погоду, чтобы дать иммунитет родственникам. Досадное неудобство, но серп Алигьери никогда не пренебрегал этой обязанностью. Пренебрег однажды, и это тяжким грузом легло на его совесть. Что ж, по крайней мере, местность, в которой он жил, радовала глаз. Роскошные зеленые холмы графства Уорикшир послужили источником вдохновения для многих писателей и художников смертной эпохи. Здесь родился Шекспир, здесь Толкин поместил свой буколический Шир. Здешняя природа была почти так же прекрасна, как серп Алигьери.