Набат
Шрифт:
Грейсон не покидал проблемную секту, пока не убеждался, что ее члены отказались от своих прежних воззрений. «Вернулись в загон», как это называл Мендоса. А потом Набат и его компаньоны исчезали, чтобы появиться перед другими свистами на другом конце света. Хирургически точно рассчитанные удары и партизанская дипломатия — такова была его стратегия в эти два года, и она работала. Помогало и то, что о Набате ходило больше несуразных россказней, чем правдивых историй. «От голоса Набата гора рассыпалась в прах». «Кое-кто видел, как Набат трапезничает в пустыне с богами смертных времен и сидит во главе стола». Абсурдные домыслы, но с их помощью
— То, что мы делаем, — хорошо и правильно, — твердил Мендоса. — Но не идет ни в какое сравнение с тем, что мы могли бы сделать.
— Этого желает Грозовое Облако, — отвечал ему Грейсон, но курат постоянно сомневался. По правде говоря, Грейсона происходящее тоже не удовлетворяло.
— Во что ты меня втянуло? Кручусь как белка в колесе, а толку? — жаловался он Грозовому Облаку. — Свистовские секты появляются быстрее, чем я успеваю их обратить. Таков твой грандиозный план? И, по-моему, это неправильно — прикидываться богом.
— Объясни, что ты понимаешь под словом «неправильно», — отвечало Облако.
Особенно раздражающе Грозовое Облако вело себя в те моменты, когда Грейсон ставил перед ним этические вопросы. Оно не умело лгать, но Грейсон-то умел. И лгал. Он лгал свистам, говоря им, что Набат больше, чем человек. Облако его не останавливало, так что он понятия не имел, одобряет оно его действия или нет. Если бы Грозоблако решило, что Грейсон использует свою власть во вред, простого «не делай так» было бы достаточно. Более того, если бы Облако дало ему нагоняй, Грейсон почувствовал бы себя легче, потому что тогда он понял бы, что его моральный компас сбился. А с другой стороны, если результат оправдывал методы Набата, почему бы Облаку так и не сказать и не снять этот груз с его души?
— Если ты совершишь какой-то слишком вредоносный поступок, тебе об этом сообщу, — заявляло Грозовое Облако. В итоге Грейсон постоянно ждал оплеухи, которой так и не последовало.
— Я творил ужасные вещи от твоего имени, — повторял он Облаку.
А оно отвечало:
— Объясни, что ты понимаешь под словом «ужасные».
Свита Набата, его ближний круг — серп Моррисон, сестра Астрид и курат Мендоса — превратились в весьма эффективную команду.
Моррисон доказал свою полезность с самого начала. До своей попытки выполоть Набата, он не слишком задумывался о морали, но последние годы заметно его изменили. По крайней мере, проложили для него новый путь, немного более светлый. У него были причины остаться с Набатом. Впрочем, а куда ему идти-то? Северомериканская коллегия считала его мертвым. Но было кое-что еще. Дело в том, что если бы в северомериканской коллегии проверяли данные, там знали бы, что он совершил не одну прополку и дал иммунитет соответствующее количество раз. «Видимо, — сказал себе Моррисон, — сейчас в мире происходит столько прополок, что никто не замечает действий одного серпа-отщепенца».
Конечно, он понимал, что это неправда, но признавать правду не хотелось — она была слишком болезненной.
Они ничего не заметили, потому что им на него плевать.
Другие серпы всегда относились к нему как к ничтожеству. Позору наставника, который выбрал его за силу и привлекательную внешность и отказался от ученика в то самое мгновение, когда стало ясно, что тот никогда не заслужит ничьего уважения. Учитель считал Моррисона посмешищем. Но здесь, на службе у
Сестра Астрид была единственной, кто не принял Моррисона.
— Ты, Джим, олицетворяешь собой все, чего я не выношу, — сказала она ему однажды.
Тот ухмыльнулся в ответ:
— Может, просто признаешься, наконец, что я тебе нравлюсь?
— Я тебя терплю. Разницу ощущаешь?
Что касается Астрид, то она сама определила свою задачу: удерживать всю компанию на верном духовном пути. Она осталась с Набатом потому, что в глубине души верила в подлинность Грейсона Толливера. Верила, что им руководит божественная рука Тона, а скромность Набата считала вещью естественной. В конце концов, смирение — характерная черта истинного святого. Грейсон отказывается считать себя частью Святой Троицы — что ж, это абсолютно логично. Но его подлинность не становится меньше от того, что он сам в нее не верит.
Каждый раз, когда Набат представал перед очередной группой свистов, сестра Астрид втайне улыбалась, потому что знала: он не верит ни единому своему слову. Для него это была лишь роль. Но его отрицание еще больше убеждало Астрид в его истинности.
И наконец, курат Мендоса — волшебник, постановщик, продюсер их странствующего шоу. Он знал, что представляет собой связующее звено, держащее всю группу вместе. И хотя по временам он действительно верил, будто во что-то верует, ему приходилось жертвовать убеждениями, чтобы добиться практической цели и выполнить свою работу.
Мендоса не только организовывал явления Набата народу, но и поддерживал тесные связи с сетью куратов по всему миру, пытаясь вовлечь все новые и новые секты в следование одной доктрине и помогая тонистам защититься от серпов. А еще Мендоса тайно распространял множество фальшивых слухов о Набате. Поразительно, сколько пользы выходило от этих слухов — они позволяли ориентировать стадо в нужном направлении и одновременно дезориентировать серпов. Ибо разве можно доверять информации о Набате, если большая ее часть звучит как волшебная сказка? И все же, обнаружив, чем занимается Мендоса, Грейсон пришел в ужас. И почему мальчишка не видит, насколько ценна деятельность курата?
— Ты рассказываешь людям, что я возродился из пепла?
— Есть прецеденты, — попытался объяснить Мендоса. — В истории верований полно рассказов о том, как умирали и воскресали боги. Я закладываю фундамент под твою легенду.
— Если люди хотят в это верить, то пусть их, — сказал Грейсон. — Но я не хочу это поощрять, распространяя еще больше вранья.
— Если ты хочешь помочь, почему ты связываешь мне руки? — спросил Мендоса в нарастающем раздражении.
— Может, потому, что я хочу, чтобы ты использовал свои руки не только для собственного удовольствия.
Мендоса расхохотался. Да ведь все последние годы сам Грейсон Толливер только то и делал, что излагал окружающим свои желания и ждал их исполнения. Но смеяться над Набатом непозволительно, так что курат быстренько заткнулся.
— Да, ваша звучность, — откликнулся Мендоса, как всегда. — Постараюсь иметь это в виду. — У него не было другого выбора, как только сдать назад, потому что спорами от этого твердолобого мальчишки ничего не добьешься. Сопляк понятия не имеет, сколько сил требуется на то, чтобы сохранять его загадочность. Впрочем, Мендоса уже начал задумываться, а нужно ли все это ему самому.