Набат
Шрифт:
«В самом нижнем ярусе те, кто способствовал подлым», — вспомнил Судских Тишку-ангела. Он не различал их, не знал прежде, может, некоторых. В жизни они промелькнули и забылись живущими, хотя от них во многом зависела жизнь людская. Они обвешивали мыслящих, подкручивая весы Фемиды, сладко ели и пили, переводя добро в дерьмо, не заботясь о наследии, плодя себе подобных, кичливых от наличия для них созданного болотца. Они были ничем и всем одновременно, скрепленные диффузийными связями, мешая сильным выбираться наверх. Они застолбили себе места на престижных кладбищах,
«Что же такое жизнь? — отвлекал себя от гнетущих картин яруса Судских. — Ради чего она дается, и нужно ли свершать, осиливать бытие, поднимаясь над себе подобными?»
— Таков закон вечности, — услышал он голос, не принадлежащий архангелу Михаилу.
«А если я не хочу жить в болотце, значит, я другое существо из другой среды, где чище и просторней?»
— Вот-вот, — прозвучал тот же голос с усмешкой в лад мыслям.
«Выходит, Всевышний создает нас в болоте и хочет, чтобы мы самостоятельно выбирались из него?»
— Эволюция мироздания, — подытожил прежний голос. — Выживают сильнейшие, осваивая новую среду.
«Выходит, Адам…» — блеснула догадка в голове Судских. Кстати, стало светлеть впереди: архангел Михаил вел его наверх.
— Про Адама не надо, — остановил его тот же голос, но Судских не внял предостережениям, вспомнился старый спор с Гришей Лаптевым по поводу библейского происхождения человека: «Не так все было, читайте Библию внимательней! Сначала Бог создал людей в последний день своего бдения, сказал им: плодитесь и размножайтесь. Потом он лег отдыхать и, выспавшись, взялся творить Адама, а позже Еву. Была попытка создать пару чистых и… не получилось».
— Не твое дело, — пророкотал прежний голос. — Посмотрю, как ты справишься со своим. Считай, доверяю тебе создать чистых.
Усмешка при этих словах была ощутимой и язвительной.
— Пошли отсюда, — буркнул архангел Михаил. — Покажу тебе сильных.
В новом ярусе, наполненном голубоватым свечением, фигуры двигались неторопливо, естественно или сидели в степенных позах, занятые самими собой. Никто ничего не готовил на примусках и спиртовках. Судских уже обратил внимание, что в каждом ярусе фигуры и тени живут отдельными жизнями, даже сталкиваясь или сплетаясь, они двигались куда-то без цели, не замечали преград, в голубоватом ярусе перемещения были наполнены степенством, заранее предупреждались столкновения.
Никого из увиденных Судских не признал. Какой-то плечистый мужик в крестьянской поддеве показался знакомым, но смутно.
— Ты спрашивай, здесь можно, — подбодрил архангел.
— Кто эти люди? — тотчас слетело с языка Судских.
— Видишь как? — без веселости улыбнулся Михаил. — Слона и не приметил… Я специально привел тебя сюда, чтобы вспомнил ты, кому обязан родом. Тот простоватый в поддеве — Минин.
— А Пожарский? — спросил Судских, привыкший сочетать эту пару в целое.
— Здесь чистые души, соль земли. Пожарский — князь, он в другом ярусе, он венчал дело. Это разные вещи. Всевышний распорядился дать ему другую жизнь. Если сможет, очистится.
— А это кто с бородищей?
— По сану
— Здесь, однако, воители собраны?
— Догадливый, — похвалил архангел. — Только не совсем. Здесь ратиане, кто в неровный час ремесло на меч меняет. А Пифагора здесь нет потому, что он не защитил своего ремесла, хотя Всевышний даровал ему ярус просветленных. Нет и братьев Ползуновых потому, что задумку с паровой машиной воплотили, а грамоте учиться не захотели, уповали на одну милость Всевышнего. Вот российский паровоз позже других и прибыл.
— А чем лучше этот ярус, чем для просветленных?
— Живые они. Только забытые. Вспомнят о них, вернутся снова на землю и пользы принесут много.
— А христоносная душа, почему ее здесь нет?
Архангел Михаил глянул на Судских из-за плеча, усмехнувшись:
— Тебя здесь тоже никогда не будет. Кесари с самой чистой душой сюда не вхожи. Здесь только жившие в простоте помыслов, без лукавства, а восхождение в помыслах — лукавство. Но не грех.
— А я с чего лукавый? — слегка обиделся Судских.
Михаил явственно ухмыльнулся:
— Ты еще никакой. Отмеченный печатью Всевышнего, и только. А что из тебя получится, сам пекарь. Тайну моего ключа и меча знаешь, а умудришься щитом моим прикрыть чистые души, быть тебе моим соратником.
— Вот даже как… — непонятно расстроился Судских. — А мне хотелось прожить спокойную жизнь.
— Всем хотелось. Я в архангелы не с дружеского пира попал.
Голубизна яруса еще больше посветлела, а фигуры стали попадаться реже, и двигались они не навстречу, а поодаль вместе с ними. К престолу Всевышнего своей дорогой. Глухого Бетховена Судских узнал сразу, узнал Мусоргского и Льва Толстого. Многих, обгоняя, не узнавал. Хотелось спросить архангела, но он опередил:
— Здесь расстанемся. Пора. Крикни Тишку, если нужен.
— Он ведь там нужен, — заупрямился Судских.
— Княже, — мягко промолвил архангел Михаил. — Ты нам больше нужен, помни это.
— Тогда…
— Не спеши. Успеешь. Тебе надо встретиться с троими в день последний. Выбери сам. Я все же отошлю к тебе Тишку сразу.
Архангел растворился в свете, и тотчас Судских услышал разгоряченное дыхание своего ангела за спиной.
— Ты бился?
— Нет пока. Мы западни воинству Аримана строили. Чем лучше придумаем их, тем меньше дьявольских сил сойдет на землю.
— Тишка, я могу увидеть свою мать?
— Конечно. Здесь она, неподалеку от престола. Добрая женщина, хоть и грешница.
— Как грешница? — остолбенел Судских.
— Спроси у нее сам, — отвел глаза ангел.
Они чуть спустились в зеленоватый коридор, и Судских сразу увидел бредущую навстречу мать.
— Здравствуй, сынок, — первая приветствовала она и замерла, опустив руки. — Прости меня…
Другого свидания он ожидал. Судских уже разбирался в условностях этого мира — чувствам было здесь место, а встреча с матерью расстроила его.