Набат

Гера Александр Иванович

Случилось то, что должно было случиться среди разноликих приверженцев веры: растеряв уверенность в пустой говорильне, они в решающий момент не смогли противопоставить смелому решению свое полное единство. Его попросту не было, а Православная церковь отмолчалась, получив старшинство, еще и надзирателя Пармена, которого откровенно побаивалась. Последующие события вовсе отодвинули рескрипт Гречаного на задворки мнений. Подумаешь, какие-то глупости, из которых кафтан не сошьешь, хлеба не купишь.

Безо всяких мер скрытности к русским портам на Балтике и Черном море

двинулись флоты всех мировых держав, во-енно-воздушные силы приняли полный боекомплект, десантные войска выжидали время Че, и в приграничных районах накапливались танки.

Гречаный от имени всех россиян обратился к народам мира не делать поспешных шагов: рескрипт принят временно и сразу после выборов будет отменен. Принят он исключительно для стабилизации обстановки. С экрана телевизора он продемонстрировал оружие, изъятое в молельных домах, костелах и синагогах, и подчеркнул, что в мечетях его не оказалось, а в православных монастырях оно было сдано властям заблаговременно.

— Никто не узурпирует свободу совести, и никто не позволит вмешиваться во внутренние дела россов, которые не в пример зарубежным ревнителям веры отнеслись к рескрипту спокойно и с пониманием, — заключил Гречаный.

Россияне сосредоточенно ждали сообщений о начале блокады, были готовы взять оружие в руки, едва она последует, и сетовали о тех временах, когда Российский военно-морской флот был океанским. Не было флота — весь развалился. Не было авиации — вся испарилась, а «миги» и «Суховы» летали в чужих небесах. Не было армии…

Нет армии — нет России.

Но бабушка надвое сказала.

С первыми лучами солнца тяжелый крейсер «Сэйлем» стал на рейде Новороссийска. На крейсере нес флаг командующего флотом адмирал Г орт. С открытого мостика он снисходительно разглядывал в бинокль окрестные сопки, предвкушая радость первого залпа. Когда-то он начинал службу на этом крейсере энсайном, а позже командовал первой башней главного калибра «Сэйлема». Это Горт настоял ввести в строй «Сэйлем» для плотного артобстрела побережья. Вьетнамский опыт пригодился, и нынче все орудийные башни флота подчинялись ему, и ему решать, как размазать этих еретиков и непокорных дикарей.

— Джон, — не отрываясь от бинокля, он обратился к командиру крейсера, — давай-ка сделаем пристрелочный залп крайним правым орудием первой башни вон по той трубе… — указал он на трубу цементного завода.

— Сэр, а общий приказ? Мы должны вскрыть пакет через полчаса и… — командир взглянул на ручной хронометр, — пять минут сорок пять секунд.

— Вот и покажи мне, как твои канониры через сорок пять секунд снесут эту трубу для острастки.

— Слушаюсь, сэр, — не стал возражать командир «Сэйлема».

Послышались команды, и адмирал представил себя юным лейтенантом в первой башне. Он убрал бинокль и наблюдал за секундной стрелкой.

«Хорошо управляются ребята», — отмечал он по бегу секундной стрелки и репетованию команд. Едва поступило сообщение о готовности к выстрелу, стрелка зацепилась за последнюю секунду и Горт по-мальчишески крикнул:

— Залп!

Команду репетовали, захваченные

мальчишеским озорством старого адмирала…

Залп грянул.

Когда говорит орудие главного калибра, голос его похож на бухнувший тяжелый молот: все, мол, нет больше сил, ставлю точку. А шелест болванки в воздухе после выстрела говорит несколько иначе: мол, бабушка надвое сказала и неизвестно пока, кому ставить точку. Вот если бы бухнуло и разом разорвалось — тогда другое дело, а тревожить Всевышнего посвистом болванки в воздухе грешно…

Наблюдающие за кораблем с берега могли рассказать все как один, что багровый шар из правого крайнего орудия носовой башни разросся во много раз у самого окончания ствола, поглотил крейсер и оплыл там же багровым свечением. Крейсера под ним не оказалось. Кстати, и болванки не нашли, один свист остался в памяти. А вслед за выстрелом море покрылось от края до края бухты похожим на пепел покровом, серыми стали флаги расцвечивания на сигнальных мачтах кораблей флота, сами корабли, белые катера на шлюпбалках. Пелена качнулась и исчезла. Исчезло все на воде. Лишь вода оставалась серой недолгое время. Люди с ужасом наблюдали, как пепельное море забурлило, закипело, превратилось в подлинно черное, как назвали его Бог знает с какого переляку, и стало исчезать в какую-то воронку. Омерзительно пахло сероводородом…

Черное море перестало существовать. Самое синее в мире…

Позже, комментируя невероятный случай, ученые пришли к выводу, что предупреждение о роковой роли сероводорода, залегающего слоем на глубине сорока метров, мало кого волновало всегда, теперь он вырвался на поверхность и «съел» воду. Возможно, роковую роль сыграли два фактора: В’ 1997 году болгарские цыгане набедокурили с урановыми изотопами, сбрасывая довольно много руды в Черное море, и появление элемента с порядковым номером 108. Домыслы, одним словом: ученым-теоретикам мало когда доверяли, а сейчас тем более. И зря.

Проливы пересохли, на месте Черного моря образовалась громадная котловина с поганым запахом оттуда. Постоянно посмердывало.

«…И поверг Ангел серп свой на землю и обрезал виноград на земле и бросил в великое точило гнева Божия».

Такие вот дела. Стало Черное море точилом Господним…

И неизвестно, когда вновь водичкой наполнится.

Ждали успокаивающего ответа от Гречаного во всем мире. Он появился перед миллиардной аудиторией на экране телевизора и сразу отмахнулся от вежливо-предупредительного вопроса ведущего программы «В последний час»: как, мол, дожили мы до жизни такой?

— Глухим обедню два раза не служат. Есть еще Балтийское море, Японское, а у наших политических противников катафалков на плаву богато. Может, довольно?

Посмотрел в телекамеру, хмыкнул и ушел.

— Дьявол! — вопили некоторые телезрители. Какие — не важно.

Подали заставку: задумчивый козел с пучком травы во рту смотрит в черную котловину перед собой. За ним арка с надписью: «Международная здравница Артек».

Чего с козлов взять…

4 — 17