Набат
Шрифт:
Сам Смольников не обижался на трудности продвижения. Да, он не поспевал за сподвижниками Судских по НИИ, хотя пришел с ними почти одновременно, — ну и что? Другие и того не имеют. Кличку свою «Литератор» он носил спокойно, благо к его познаниям в литературе сослуживцы относились с уважением и, несмотря на нелюбовь шефа, спрашивали Смольникова, когда выпадало получить достойную консультацию.
Смольникову всегда доставались такие задания, где особенно не покажешь себя, а трепка обеспечена. Напоминавший человека на ходулях, высокий и сутулый, он с высоты своего роста смотрел на все передряги
За эту насмешечку Судских и недолюбливал Смольникова. Сейчас ему хотелось иметь ответ влет, поэтому капитан Смольников появился в его кабинете.
— Леонид Матвеевич, — обратился он к Смольникову. — Сочными мазками, но малыми штрихами обрисуйте мне Достоевского.
— Федора Михайловича? — уточнил Смольников.
— Не будьте «Достоевским», — съязвил Судских.
— Маловато пространства, Игорь Петрович, — независимо отвечал Смольников.
— Уж постарайтесь, Леонид Матвеевич.
— Мерзкая натура.
— Вот так портрет! Весь мир преклоняется перед талантом писателя, а вы его черните. Чего вы на него взъелись?
— Я не взъелся. Вы просили сделать портрет Достоевского, а не обозреть его творчество. Если позволите, я разверну.
— Да уж постарайтесь…
Смольников проглотил очередного «ежика» и стал говорить:
— Обиженный самой жизнью и на всю жизнь, Достоевский тему униженного человека пронес через все творчество. Как большинству талантливых и униженных людей, ему была необходима раковина, где он ощущал бы себя индивидуумом. Он создал такую раковину с помощью мистицизма. От «Белых ночей» он пришел к «Бесам». Читателей привлекают в нем непознанность, загадочность.
— Можно согласиться, но почему он мерзавец? — поторопился с вопросом Судских.
— Я этого не говорил. Я сказал, что он мерзкая натура, поскольку выбирает загодя мрачные краски безысходности, предопределенность фатума.
— Тогда почему же этот человек произнес знаменитейшую фразу: «Красота спасет мир»?
— Ничего знаменитого в этой фразе нет, — в прежней манере простодушной правоты отвечал Смольников. — Загадочная — да.
— Допустим, — пришлось согласиться Судских и задуматься. Эсэсовские бонзы умилялись игре еврейских скрипачей и без сожаления отправляли их в газовые камеры; русских нуворишей не спасали от грязи собранные ими коллекции шедевров; мир много раз был на грани катастрофы, и что-то не видно, чтобы именно красота его спасала.
— Тогда вопрос в лоб, — сказал Судских, убедившись в правоте Смольникова. — Почему матерого разведчика Дейла, который охотился за научными изысканиями Трифа, заинтересовало творчество Достоевского именно во время пребывания в России?
Смольников помедлил с ответом, задумался ненадолго и ответил:
— Понял. Достоевский страдал эпилепсией. Именно после одного из припадков он произнес свою загадочную фразу.
По воспоминаниям его брата Михаила Михайловича, в тот раз ему привиделся конец мира по описаниям Иоанна Богослова в Апокалипсисе.
«Да ему полковника пора носить, а не майора!» — Такая неожиданная трансформация произошла в отношениях Судских и Смольникова, так неожиданно все повернулось. С полной долей уважительности он сказал ему:
— Леонид Матвеевич, пора вам поработать с Лаптевым.
Для Смольникова такое предложение было равносильно посвящению в рыцари. Он просиял от удовольствия:
— Хоть сутки напролет!
«А ведь времени в обрез, — вдруг остро осознал Судских. — Можем не успеть раскопать эту красоту…»
С утра они общались с Лаптевым. Неунывающий Лаптев не скрывал раздражения: не туда гребет Триф, вмешивается в составление программ. Почему? «Его интересует только развенчание Христа». — «Есть ли помощь?» — «Скупая. Как от барахольщика на Привозе». — «Припугни, что патриарху отдадим». «Может, идея и стоящая, — задумался Лаптев, — но я пока помучаюсь. Я наловчился подсовывать Трифу ложные цели, исподволь выводя на основные. Страшновато копаем».
Хмурость Лаптева была понятна Судских, и не Триф тому причина. Два дня назад закончилась расшифровка «Откровений». Результат буквально ошарашил Лаптева. Он нашел временную зависимость предсказаний, и, согласно расчетам, катастрофа, страшнее чернобыльской, свершилась три года назад. Тот самый «кладязь бездны» отворился. Если четвертый блок спеленали в саркофаге, новая авария стала незаживающей раной на теле Земли. Языком специалистов это называется «китайский синдром», какой чудом удалось предотвратить на Тримайл-Айленде в свое время. Доверяясь машине и не доверяя самому себе, Лаптев пришел к Судских. Еще больше его смущало то, что умирали от этого выборочно, отмеченные печатью Бога. Но где это, где?
— У нас, Гриша, — не стал скрывать Судских. — Армагеддон-2.
Он рассказал ему о встрече с президентом.
— Надо вернуть специалистов по ядерной физике, — отреагировал Лаптев. — Без них я не справлюсь. Смотрите, что получается: мир ныне гложут две заразы — радиация и многоверие. В «Откровениях» две беды переплелись, и мы, выходит, гоним сразу двух зайцев. Даже если загоним одного, нас это не спасет.
«А времени в обрез, а вопросов прибавляется…»
Он подсел к компьютеру, решив освежить в памяти информацию о генерале Шумайло. По сообщению Бехтеренко, у президента побывал патриарх и настырно просил за опального генерала.
Информации не оказалось на файле. «Что за чертовщина!..»
Он связался с блоком «Эс», который целиком занимали трое других сподвижников по НИИ. Гоняли там бывшие мэ-нээсовцы пульку или нет, но самая засекреченная информация готовилась ими, тщательная и особо важная.
— Ребята, я не могу попасть в раздел «Эс».
— И не попадете, Игорь Петрович, — без уважительности ответил один из них. — В ближайшие двадцать — тридцать часов раздел закрыт. Обрабатываем новейшую информацию.
— Много наработали?
— Вкратце так: в стране назревают два встречных переворота. В одну группу заговорщиков входят милиция и военные при поддержке Церкви, другой готовят казаки и… Вам лучше знать, Игорь Петрович.
— Мне ваши загадки ни к чему! — почти вспылил Судских. — Меня интересует непосредственно Шумайло!
— К Шумайло сходятся все нити первого заговора. Потерпите, Игорь Петрович, — смягчил тон говоривший.
Как же это он не спросил Воливача о Шумайло? И тот почему-то отмолчался…